– Это все, что ты придумал? – выкрикнула она. Затем одним прыжком вскочила и отшвырнула ногой три руны, лежавшие перед ней.
Гвидион широко раскрытыми глазами смотрел на разбросанные дощечки, не в силах понять, как она осмелилась на подобное святотатство.
– Значит, я должна ее бросить, да? Оставить одну в лесу, когда ей всего день от роду? Чтобы она… как ты сказал… «в одиночку встретила свою судьбу»?
– Ллиэн… – прошептал Гвидион. – Руны…
Ллиэн с яростным воплем оттолкнула с дороги ученика друида, который опустился на корточки, чтобы подобрать с земли драгоценные дощечки, и, не оглядываясь, помчалась к хижине.
В лесу воцарилась тишина. Гвидион с трудом поднялся, опираясь на руку ученика. Блодевез и оба брата опустили головы, избегая смотреть на старого друида, потом нерешительно обернулись в сторону шалаша. Ллиэн, должно быть, плакала, сидя возле колыбели дочери, или прижимала младенца к груди – одинокая, как ни одна мать на свете.
Гвидион, все еще не отпускавший руки ученика, словно постарел сразу на сто лет. Когда они проходили мимо братьев королевы, Блориан поднял глаза и встретился с ним взглядом.
– Что нужно делать? – спросил он.
Старик покачал головой с выражением бесконечной печали.
– Начнется война. Рианнон не разделит судьбы эльфов. Я не знаю, прав ли Ллэндон, не знаю, сможем ли мы победить людей, но это единственное решение. Если только…
Он погрузился в глубокое раздумье, не обращая внимания на напряженно-ожидающие взгляды эльфов. «Если только Ллиэн не родит другую дочь, на этот раз от Ллэндона, – подумал он. – Если только Рианнон не умрет и все не будет снова как прежде».
Он встряхнул головой и словно только что заметил стоявшего рядом с ним Блориана.
– Ты знаешь о том, что руны никогда не лгут, – глухо сказал он. – Рианнон суждено быть одной – так предначертано. Если Ллиэн захочет связать свою судьбу с этим ребенком… что ж, тогда судьба отстранит ее.
Он махнул рукой, словно сметая легкую соломинку.
– Я не понимаю, учитель…
– Но ведь это же ясно! – воскликнул Ллоу Ллью Гифф.
Юный олламх смерил брата королевы высокомерным, почти презрительным взглядом, хотя тот возвышался над ним на две головы. Стройный, как и все Высокие эльфы, Блориан походил на сестру – с длинными черными волосами, окаймлявшими продолговатое лицо с бледно-голубой кожей, на котором сверкали черные глаза. Ллоу Ллью Гифф рядом с ним казался хрупким, как ребенок. На ученике друида не было ни муаровой туники, ни серебряной кольчуги – лишь простая одежда из зеленой саржи и кожаные сапога, как у людей, живших в лесу. Его единственным богатством был золотой посох, указывающий на его ранг ученика, на который Блориан поглядывал с невольной завистью.
– Если твоя сестра решит остаться с дочерью, она умрет, потому что судьба этой девочки – расти в одиночестве из-за своего происхождения!
Блориан невольно отступил – его испугали не столько слова юного ученика, сколько его суровый тон. Он протянул руку, чтобы попытаться удержать Гвидиона, но друид сокрушенно покачал головой и отстранился.
Блориан смотрел им вслед и не двинулся с места, пока они не исчезли.
Казалось, что в Лот возвращается побежденная армия. Многочисленные раненые не поспевали за остальными, двигавшимися быстрым маршем по приказу герцога Горлуа, и образовали жалкое шествие позади основного войска – окровавленные, шатающиеся, обессиленные. Некоторые умерли, по дороге, других приютили крестьяне, третьи были ограблены мародерами, забиравшими у них все, кроме жизней, или убиты уцелевшими воинами-гномами – те, напротив, отнимали только жизни… Когда эта дезорганизованная армия вернулась в Лот, сам город стал казаться израненным, словно покрытым страшными шрамами бесчестья, свершившегося здесь несколькими месяцами раньше, когда началась война с гномами – внутри городских стен.
И, однако, люди были победителями.
Лот был украшен по случаю победы, и все жители высыпали на крепостные стены и прильнули к бойницам. С крыш свисали длинные знамена цветов города и его святых-покровителей. Однако крики радости смолкали на устах горожан при виде возвращавшегося войска. Поступь солдат была медленной и тяжелой, и они все еще были покрыты красноватой пылью, похожей на засохшую кровь. Матери и жены, пристально вглядываясь в них со стен, вздрагивали при виде этих измученных, с трудом бредущих мужчин, искали среди них своих мужей и сыновей и плакали, заметив их или, напротив, не увидев.
Затем показалась повозка, на которой лежало тело короля Пеллегуна в искореженных доспехах. Ткань закрывала его плечи, внезапно опадая там, где должна была находиться голова. Рядом с повозкой ехал верхом герцог-сенешаль Горлуа. Его лицо было бесстрастно, заплетенные в косички седые волосы подрагивали от мелкой рыси коня. Он въехал под арку подъемного моста, даже не взглянув на собравшуюся толпу.
Войско остановилось на пологой насыпи за крепостной стеной, и солдаты выстроились, подчиняясь командам сержантов, чтобы получить свою награду за этот поход – медью или золотом, в зависимости от ранга. Но Горлуа не стал задерживаться. В сопровождении рыцарей из своей свиты, окружавших его и погребальную повозку, он миновал предместья – железные колеса с грохотом катились по неровным камням мостовой. Он не отрывал глаз от высоких дворцовых башен, возвышавшихся над городом.
Подъехав к дворцу, он остановил коня, и некоторое время помедлил, словно размышляя; затем спешился, взял какой-то бесформенный сверток, лежавший рядом с телом короля, и двинулся вперед, через огромный нижний зал, навстречу королеве Игрейне, которая уже стояла у подножия широкой дворцовой лестницы в окружении своих придворных дам, герольда и личной стражи. Она была еще бледнее, чем обычно, и казалась совсем маленькой среди этой толпы, слишком юной, чтобы быть королевой…
– Сенешаль герцог Горлуа де Тентажель! – провозгласил герольд, ударяя в каменные плиты своим железным посохом.
Горлуа невольно приостановился. Придворный этикет сейчас казался особенно неуместным, но ведь некогда он сам устанавливал его правила – словно оковы, призванные сдерживать чересчур фамильярные манеры баронов, старых товарищей по оружию, которые порой полагали, что им все дозволено, потому что когда-то в одном из сражений они спасли жизнь тому, кто впоследствии стал их королем. Горлуа глубоко вздохнул, закрыл глаза и поднял руки, чтобы пажи могли снять с него меч и плащ, покрытый красноватой пылью,– никто не должен был находиться вооруженным в присутствии королевы. Или короля. Но король ведь умер, не так ли?
Горлуа вздохнул, когда паж снял с него перевязь, на которой так приятно было ощущать тяжесть священного меча гномов. Но тут же он схватил руку пажа с мечом и воздел ее вверх, обхватив рукоять поверх его пальцев.
– Экскалибур! – крикнул он хриплым голосом, прерывающимся от усталости и забившей горло пыли, и обнажил меч. – Проклятый талисман гномов!