Утер разъяренно обернулся к нему, но тут вмешался Ульфин.
– Я тоже не хочу спать, – сказал он, поднимаясь и полностью загораживая собой слабый свет очага. – Мне страшно хочется пить, а здесь нечем утолить жажду! Поблизости был ручей, нужно пойти наполнить наши мехи.
Он толкнул локтем Брана:
– Пошли!
Гном открыл было рот, чтобы возразить, но сумрачный вид Утера остановил его.
– Надо же, как мы все ошибались, – тихо сказал Ульфин, проходя мимо своего товарища по оружию. – Мы-то думали, что ты любовник королевы Игрейны, а теперь оказывается, что у тебя дочь от эльфийки!
И еще раньше, чем Утер смог что-то ответить, он, посмеиваясь, вышел из хижины и посмотрел на усыпанное звездами небо.
– Что смешного? – спросил Бран, выходя следом за ним.
– Так, ничего… Туман поднимается.
Принц-гном нахмурился и почесал бороду.
– Ну и что? Нашел чему смеяться!
Даже в лесу ночь была душной. Ллиэн спала лишь урывками, в горле у нее пересохло, в животе по-прежнему ощущалась жгучая боль, а иногда она чувствовала, как между бедер начинает струиться кровь. Каждый раз, когда боль немного стихала и ей удавалось заснуть, ее будил плач Рианнон. Не прошло и двух дней, как она измучилась до такой степени, что засыпала одновременно с дочерью, сразу после кормления.
Но на этот раз ее разбудила тишина.
Тишина и невыразимый ужас – ей показалось, будто она пробудилась на дне глубокого колодца, словно ее поглотило черное, вязкое небытие, в то время как ее дочь где-то далеко заходилась плачем и звала ее… Дрожа с головы до ног, несмотря на то, что рассвет принес с собой лишь легкую прохладу, Ллиэн схватила плащ и набросила его на себя еще раньше, чем окончательно проснулась – растерянная, с колотящимся сердцем.
Тишина. Не слышно ни слабого прерывистого дыхания, ни бессознательных коротких всхлипов, ни суетливой возни, которые могли бы указывать на присутствие Рианнон.
Ллиэн так резко вскочила на ноги, что у нее закружилась голова. Она пошатнулась и прислонилась к стене, чтобы не упасть. Одного-единственного взгляда, брошенного на колыбельку, хватило, чтобы она тут же поняла причину своей внезапной тревоги: Рианнон там не было.
Она выбежала из шалаша, и первые солнечные лучи на мгновение ослепили ее. Затем, не размышляя, бросилась вперед, словно знала, куда бежать. Босиком, лишь в одном наброшенном плаще, который взлетал и опадал у нее за плечами во время бега, с развевающимися волосами и исцарапанной ветками кожей королева эльфов сейчас напоминала одну из тех развратных и пагубных суккуб, которых описывали монахи в своих бреднях. Она бежала, плача, иногда падая, потом снова поднимаясь и продолжая бег, шатаясь как пьяная от боли, горя и усталости, – до тех пор пока уже не смогла подняться и не в силах была больше плакать. Тогда она закрыла глаза и воззвала к Богине.
Над лесом поднимался туман, отчего тепло раннего утра сменялось влажной сыростью. Блориан шел быстрыми шагами, обливаясь потом, несмотря на пронизывающий холод, исходивший от высоких зарослей папоротников. К груди он прижимал крошечное закутанное тельце Рианнон.
Он еще ускорил шаг, почти побежал, чтобы вырваться из пелены тумана. Лес вокруг него словно исчез – как будто боги стерли его из этого мира. Деревья, кусты и поросшие мхом камни окутало слабое белое мерцание, вновь оживляя ужас, испытанный прошлой ночью, и над этим небытием простерлась влажная тишина. Казалось, что все звери в лесу замерли, все ветки перестали раскачиваться на ветру – словно все живое затаило дыхание. Все эльфы боялись тумана, но Блориан к тому же чувствовал давящую тяжесть сомнений и испытывал жестокое ощущение того, что он не понят всем этим лесом, отвергнут, осужден, проклят.
Даже младенец, которого он нес на руках, молчал и пристально смотрел на него, не обращая внимания на холод и толчки от его быстрой ходьбы. Блориан в смятении остановился и тоже начал рассматривать девочку. У нее были зеленые глаза матери и темные волосы. Но от нее исходила какая-то пагубная сила, от которой у него сдавливало сердце, какое-то ощущение опасности, смутной угрозы, которое он не мог объяснить. Она не шевелилась, даже не дрожала, несмотря на холод, сковавший лес, и по-прежнему не отрывала от него глаз. Эльф вздрогнул, но попытался погасить свой страх.
– Я не причиню тебе вреда, – прошептал он с трудом находя слова. – Но если ты останешься с Ллиэн, она умрет. Ты понимаешь?
Рианнон, по-прежнему не шевелясь, смотрела на него. Как она может быть такой спокойной? Самого его с головы до ног била неостановимая дрожь. Гвидион был прав. Этот ребенок действительно нес на себе печать проклятия. Уже дважды боги простирали над ним свой белый туман. Унеся дочь Ллиэн подальше от нее, он спасет не только сестру, но весь эльфийский народ. Нужно разыскать Мирддина и отдать ему девочку. Он наверняка знает, что с ней делать.
Блориан поднял голову и сделал шаг вперед, собираясь продолжать путь, но туман стал еще гуще. Там, где несколько мгновений назад выступали темные очертания деревьев, теперь висело мутно-белое облако, а непроницаемая тишина казалась едва ли не угрожающей. Почти бессознательно эльф положил Рианнон на землю и вытащил длинный серебряный кинжал. Сердце у него сжалось, к горлу подступил ком. Он чувствовал холод смерти – ледяное дыхание дракона. Клинок задрожал в его руке, и Блориан понял, что не сможет его поднять. В следующий момент его пальцы разжались, и кинжал упал на землю с глухим звоном.
Враг был здесь, где-то позади него. Блориан не мог различить его в густом тумане, но услышал его голос:
– Оферсеальд cap хаэлъ хлиатан!
Проклятие льда… Резкий холод, словно ледяная стрела, пронзил его сердце. Блориан упал на колени, потом опрокинулся в заросли папоротников. От боли у него перехватило дыхание. Но тут он увидел ее…
– Ллиэн…
Холод разлился по его жилам, ударил в виски, и теперь голос сестры, снова и снова повторяющий смертельное заклинание, доносился до него словно издалека, но по-прежнему причинял невыносимую боль. Потом она начала понемногу стихать, сменяясь успокаивающим оцепенением. Его застывшие глаза спокойно наблюдали, как стебли и листья папоротников, окружавших его, покрываются изморозью, а затем ломаются, словно стеклянные,– но совершенно бесшумно. Впрочем, он уже не слышал ничего, даже собственного дыхания. Даже шагов Ллиэн, когда она приблизилась к нему. Он увидел, как она поднимает с земли дочь и осыпает ее поцелуями, потом склоняется над ним с горящими ненавистью глазами – ужасающая в своей израненной наготе. Он увидел, как меняется ее лицо после того, как она его узнала, – как ненависть сменяется изумлением, изумление – ужасом. Он хотел заговорить, но застывший язык сломался во рту. И когда он испустил последний вздох, на губах появилась тонкая корочка инея.
Крики Рианнон заставили ее очнуться. Ллиэн резко вскочила, словно от удара, и несколько секунд оставалась в этом промежуточном состоянии между сном и бодрствованием, дрожа всем телом и озираясь вокруг, как слепая. В глазах жгло от недавних судорожных рыданий, когда ей представлялось, что какая-то страшная, всеуничтожающая сила ввергает ее, обезумевшую от ужаса и боли, в бездонный темный колодец… Последние силы оставили ее. Взгляд ее упал на тело брата, и она резко отдернула руку, все еще лежавшую на его груди. Кожа Блориана уже потемнела. Кровь, потоком вылившаяся из его рта, теперь застыла на серебряной кольчуге, на траве и сухих листьях. Широко раскрытые глаза смотрели в небо. Ветер чуть шевелил длинные пряди черных волос. Рианнон снова заплакала, отчаянно дергая ручками и ножками. Ллиэн подхватила ее и инстинктивным движением поднесла к груди. Малышка тут же принялась жадно сосать молоко, посапывая и издавая горлом самые разнообразные звуки, которые вызвали у Ллиэн невольную улыбку. Потом она заснула, так и не отпустив соска, и Ллиэн продолжала сидеть неподвижно – обнаженная, измученная, прислушиваясь к шорохам леса, понемногу пробуждавшимся вокруг нее. Щебетанье лесных птиц, хриплое карканье ворона, слабый шорох листьев на ветру… Жизнь продолжалась, безразличная к недавней драме, разыгравшейся за густым занавесом тумана.