Я был его произведением, как и многие другие сыновья, которые до двадцати лет остаются произведениями своих отцов. Я впитал его строгое чувство чести. Ясное видение того, что правильно и что неправильно. И непреклонное убеждение, что в постыдных поступках следует признаваться и за них расплачиваться. Но не скрывать их и не лгать. Четверо моих старших кузенов, а фактически братьев, сочувственно говорили, как трудно мне будет следовать его правилам.
— Садись, — сказал он.
В комнате было тепло. Я снял пеструю куртку на «молнии» и положил на пол рядом со шлемом. Потом сел в легкое кресло, на которое он указал.
— Я участвую в дополнительных выборах в Хупуэстерне, — начал он, как кандидат. На место члена парламента, который умер.
— М-м-м... — Я моргнул, до меня не сразу дошли его слова.
— Ты слышал, что я сказал?
— Ты имеешь в виду, что включился в предвыборную гонку?
— Твой американский друг Чак сказал бы, что я включился в предвыборную гонку. Но в Англии говорят, что я выставил свою кандидатуру на место в парламенте.
Я не знал, как полагается реагировать в таких случаях: «Прекрасно!», «Ужасно!», «Зачем?»
— Выставил кандидатуру? — недоуменно повторил я.
— Это место при незначительном перевесе голосов переходит от одной партии к другой. Его называют переходящим местом. Исход выборов неясен.
Я рассеянно обвел взглядом безликую гостиную. Он с едва заметным нетерпением ждал.
— Какое предложение? — повторил я.
— Да, теперь... — Его словно отпустило, и он расслабился. — Вивиан Дэрридж говорил с тобой грубо?
— Да.
— Обвинил тебя в употреблении наркотиков... Это его собственное изобретение.
— Но зачем? — в который раз недоуменно повторил я. — Если он не хотел, чтобы я помогал как любитель на тренировках, почему бы просто не сказать об этом?
— Он говорил мне, что ты никогда не поднимешься выше жокея-любителя средней руки. Никогда не будешь первоклассным жокеем-профессионалом. Твоя работа в его конюшне — пустая трата времени.
Я не хотел верить. Поверить в такое — невыносимо.
— Но мне это нравится, — неуверенно запротестовал я.
— Правильно. Но если ты честно заглянешь в себя, то признаешь, что в настоящий момент всего лишь приятно транжирить время — для тебя мало.
— Я не ты, — возразил я. — У меня нет твоей... твоей...
— Напористости? — предположил он. Я подумал, что это слабо сказано, но кивнул.
— Для того, что я задумал, мне вполне достаточно твоего ума и... м-м-м... отваги...
Если он собирался польстить мне, то, конечно, преуспел в этом. Немного молодых людей пропустит мимо ушей такую оценку.
— Отец... — начал я.
— По-моему, мы договорились, что ты будешь называть меня «папа».
В школе на собраниях, где встречались родители, учителя и ученики, он настаивал, чтобы я называл его «папа». Я так и делал. Но в уме он всегда оставался для меня «отцом», официально властвующим и контролирующим.
— Что я должен делать? — спросил я. Он по-прежнему не давал прямого ответа. Рассеянно посмотрел в окно, потом на мою куртку, лежавшую на полу.
Затем начал постукивать ногтями и напомнил мне сэра Вивиана.
— Я хочу, чтобы ты учился в университете Эксетера, куда ты уже принят.
— Ох! — Я постарался не показать ни удивления, ни раздражения, которые переполняли меня. А он продолжал так, будто я сейчас пущусь в длинную громогласную речь.
— Ведь ты хочешь взять «окно на год», так?
«Окном на год» назывался модный в последние годы перерыв в учебе между школой и университетом. Его высоко ценили и хвалили как период, необходимый для взросления и накопления жизненного опыта перед тем, как выбрать академическую карьеру. За «окно на год» высказывались многие, против почти никто.
— Но ты же согласился, что мне нужно «окно на год»? — напомнил я.
— Я не запретил. Есть разница.
— Разве... ты можешь запретить? И почему ты хочешь запретить?
— Пока тебе не исполнилось восемнадцати, по закону я могу делать почти все, что идет тебе на пользу. Или что, как я считаю, идет тебе на пользу. Ты не дурак, Бен. Ты знаешь, что это так. Еще три недели, до твоего дня рождения тридцать первого августа, я все еще несу ответственность за твою жизнь.
Да, я знал. И еще я знал, что, хотя по справедливости меня как сироту должны бы освободить от платы за обучение, ему придется платить. Из-за богатства отца меня не отнесут к тем студентам, которые нуждаются в помощи от государства или в стипендии от разных фондов. Совмещать учебу с работой, что возможно в некоторых странах, едва ли достижимо в Британии. Значит, если отец не будет тратить за мое образование, я не попаду в университет. Ни в Эксетере, ни в другом месте.
— Когда несколько лет назад я спрашивал тебя, ты сказал, что, по-твоему, «окно на год» — хорошая идея.
— Я не предполагал, что ты намерен провести год в конюшне.
— Но это же опыт взросления!
— Это минное поле моральных ловушек.
— Ты мне не веришь! — Я и сам услышал в своем голосе ноты разобиженного чувства собственного достоинства. Почти скулеж. Поэтому более холодно добавил:
— Ведь, следуя твоему примеру, я бы держался подальше от неприятностей.
— Ты имеешь в виду подкуп? — Моя попытка польстить не произвела на него впечатления. — Ты не будешь по сговору проигрывать скачки? Все придут в восторг от твоей неподкупности? Ты в это веришь? А как насчет слуха, что ты связан с наркотиками? Слухи разрушают репутацию быстрее, чем правда.
Я молчал. Сегодня утром недоказанное обвинение разбило удобную иллюзию, будто невиновность щитом загораживает от клеветы. Отец, без сомнения, отнес бы это открытие к разряду «взросления». Стук в дверь прервал мои горькие мысли. Появился завтрак, практически первый шаг к освобождению от хронического голодания. Теперь я мог есть, не испытывая укоров совести. Необходимость контролировать вес иногда доводила меня до головокружений от недоедания. Даже тем, как я набросился на еду, словно голодный волк, я отдавал должное отцу. Он заранее понял, что в данный момент я не стану отказываться и соглашусь поесть.
— Ты ешь и слушай, — продолжал отец. — Если бы ты мог стать самым великим в мире жокеем в стипль-чезе, я бы не стал просить... того, что собираюсь предложить тебе. Если бы ты готовился стать, скажем, Исааком Ньютоном, или Моцартом, или каким-то другим гением, было бы бессмысленно просить, чтобы ты бросил свои занятия. И я не прошу тебя навсегда отказаться от скачек. Только откажись от попыток сделать их своей жизнью.
Оказывается, кукурузные хлопья и молоко потрясающе вкусная штуковина.