Сейчас он сидел на голой земле, скрестив грязные и худые босые ноги. Утренний ветерок, перемешанный со снежной крупой, трепал лохмотья его невероятно обветшавшей хламиды, но старик, казалось, не чувствовал холода. Гариндат рисовал в воздухе тонкими пальцами что-то диковинное и бессмысленно усмехался.
Когда Эрл проходил мимо него, из уха старика, прямо из нутряного пучка седых волос, выскользнула пышущая жаром красная саламандра. Взлетела на ближайший камень и плюнула крохотной искоркой в одного из ратников. Черная борода того мгновенно вспыхнула, и ратник заорал, вскакивая и сбивая пламя загрубелыми ладонями.
Ратники у костров заржали. Саламандра истаяла струйками красного пламени, а Гариндат тихонько захихикал — точно шалун-малолетка, довольный тем, что рассмешил взрослых.
Эрл остановился.
— Простите, сэр Эрл, — направился к нему молодой маг, за поясом котором тускло отсвечивал большой нож. — Господин Гариндат не совсем здоров, он…
— Все хорошо… Орри, — вспомнил горный рыцарь имя мага. — После завтрака состоится военный совет. Я хочу, чтобы трое из вас присутствовали на нем.
Он ждал великую силу, но пришла одуряющая муть, сковавшая тело и затмившая рассудок. Он чувствовал себя обманутым, покачиваясь в просторном паланкине, сквозь плотную ткань стен которого пробивались командные выкрики, топот тысяч и тысяч ног, лязг оружия и доспехов, вонь немытых тел и резкий неземной смрад множества демонов, ступавших рядом. Он чувствовал себя обманутым — в те моменты, когда мог чувствовать.
— Я сделал все, как ты велел… — шептал он тогда, сам не слыша своего шепота. — Ты обещал мне еще больше могущества, но отнял то, что было. Я недостаточно накормил тебя там, под Агаром? Но я следовал твоим велениям, я желал…
Внезапно все обрывалось. И слова, и мысли, и чувства — все. Он словно молниеносно умирал, и кто-то другой смотрел его глазами и говорил его ртом. А он погружался в зыбкое марево небытия, где не было ничего, где было нечем дышать, не на что смотреть и нечего чувствовать.
А потом вдруг — то ли в нем, то ли вне его (плавая в небытии, он сливался с бесцветным и беззвучным «ничто» так, что не осознавал собственного тела) — вспухала красная точка. И точка быстро и неровно росла, разбухала, превращаясь в шар косматого пламени. Этот шар становился — им, его жизнью и его миром. И все чувства, доступные человеку, вспыхивали в нем, словно вспоминая сами себя: любовь, страх, недоверие, ненависть, жалость, тоска, голод, отчаяние, смех, жажда, печаль… — все разом сливалось в тугой, обжигающий, пульсирующий ком. И так остро-невыносимо, так избыточно было это живое, что возвращался он в себя всегда с мучительным криком. Жадно хватая душный воздух внутри паланкина распяленным ртом, он дико смотрел вокруг, не веря в то, что видит, смаргивая, как слезы, приставшие к векам частички бесцветного небытия. Потом наваливался грохот железного потока, по течению которого, покачиваясь, несся паланкин, потом возвращались мысли и чувства. Но клубящаяся муть в его голове никуда не пропадала. Он знал, что это — ниточка, невидимая и неразрывная, прочно связывающая его с тем запредельным небытием, которое вот-вот снова поглотит его.
Он снова начинал взывать к тому, кто обманул его, — больше ничего он сделать не мог.
В один из периодов возвращения он почувствовал, что качка прекратилась. Паланкин прочно стоял на земле. В треугольник откинутого полога масляно светило умирающее солнце, и на фоне его тяжелого багрового диска темнело лицо генерала королевской гвардии сэра Гаера.
— Ваше величество, — почти неслышно проговорил-прошелестел Гаер. — Мы стали лагерем у Предгорья… Ваш шатер уже готов. Велеть перенести вас туда?
— В… паланкине… — сипло произнес он. — Нести…
— Как будет угодно вашему величеству, — сказал Гаер, но не задернул полога.
— Что еще? — выкрикнул он, чувствуя приближение очередного провала в ничто.
— Ваше состояние, ваше величество, вызывает у меня все большее опасение. Я взял на себя смелость, сколько возможно, скрывать вашу внезапную хворь, но сейчас, как мне кажется, это уже…
— Никаких… лекарей…
— Как будет угодно вашему величеству. И осмелюсь еще…
Тут генерал Гаер вздрогнул. Ему показалось, что лицо короля мгновенно покрылось трупной чернотой, закрывшиеся глаза ввалились, глазницы обозначились темными дырами и мертвецки оскалились желтые зубы. Но не успел генерал даже вскрикнуть, король снова открыл глаза.
— Начинайте… на рассвете… — услышал Гаер невнятное — так ребенок непослушным еще языком выговаривает взрослые слова. — И… не беспокойте меня… Пока я сам не подам вам знак.
Пожалуй, впервые в жизни генерал по-настоящему ужаснулся. Король смотрел прямо на него широко распахнутыми белыми глазами, в которых дрожали острые, нечеловечески-вертикальные зрачки.
Гаер отшатнулся от паланкина и пробормотал несколько приказаний ожидавшей его свите. Довольно скоро, впрочем, испуг отпустил его, сменившись суетой неотложных дел. Стратегия и тактика завтрашней битвы давно была разработана на нескольких военных советах, но непосредственная ее подготовка требовала еще многих усилий. Зашагав от паланкина, который уже подняли на плечи стражники, к шатрам своих военачальников, Гаер вдруг остановился и обернулся в сторону Предгорья, где на острых скалах развевались флаги с родовыми гербами рыцарей-мятежников. Какая-то точка появилась над скалами. Генерал сморгнул, и точек тут же стало много больше. Они очень быстро росли, и вскоре стало возможным различить громадных крылатых созданий, несущих на себе всадников. Создания эти снизились и закружились, лавируя меж острыми скальными пиками.
Гаер услышал изумленные и встревоженные вскрики вокруг себя. Королевские гвардейцы, наемные ратники и воины королевских вассалов завопили, тыча пальцами по направлению к Предгорью.
— Высокий Народ… — проговорил он, ни к кому не обращаясь.
Генерал оскалился, распрямив плечи. Близилась первая и главная в его жизни большая битва.
Кай выбрался из Леса Тысячи Клинков, когда Болото уже впитало серые утренние сумерки и скрывающий солнце туман там, наверху, налился желтоватым светом. До Змеиных Порослей оставалось совсем немного.
Болотник старался двигаться быстро, но и сил напрасно не тратил. Под ногами его потрескивали торфяные кочки. Изредка на пути попадались невысокие тощие деревца с бледными шарообразными кронами — из-за этих крон деревца очень похожи были на гигантские поганки с тонкими ножками. Дважды Кай проходил мимо чарусов — островков неожиданно яркой зеленой травки, среди которой нежно светились лепестки цветов. При ближайшем рассмотрении травка оказывалась густой ряской, совершенно скрывающей водную поверхность, а цветки — Кай отлично знал это — имели длинные стебли, уходящие далеко-далеко вниз. Только ступи на эту лужайку, так и влекущую прилечь отдохнуть, — и тут же ухнешь в грязевую лужу, у которой нет дна, — и тогда ничто тебя не спасет. Чем отчаяннее ты будешь биться, ты глубже будешь уходишь вниз. Тут уж все зависит от тебя: сразу впустить в легкие вонючую болотную воду или постараться замереть, не двигаться и отсрочить неминуемую смерть на долгие часы. Впрочем, чарусы представляли опасность только для новичков, незнакомых с азами выживания на любом болоте. Здесь, за Стеной, таких не было.