— Благодарю, вы очень добры. Тем не менее, боюсь, мое… внезапное появление… обременит вас.
— Нет-нет, все это вы уже говорили мне, — ответила она.
Моя взволнованная лесть повергает ее в скуку. Я решила, что мне пора притихнуть.
Она и в самом деле не заводила со мной разговоров. Какое-то время мы провели в тишине, потом пришла служанка и стала читать вслух. Смысл витиеватых цветистых тулийских фраз порой ускользал от меня, хотя повседневная речь почти не вызывала затруднений. Ничто не мешало моим мыслям метаться из стороны в сторону и шарить когтями по углам. Я притворялась, будто слушаю историю о пиратах, возвышенной любви и колдовстве (интересно, ей по душе столь трагические произведения, или книгу выбрали специально для меня?), а сама мучительно раздумывала о том, где же Фенсер. Я вполне могла предположить, что Ретка известит его о моем приезде, но я не стала доверяться случаю. Проснувшись, я воспользовалась услугами посыльного Сидо и отправила с ним на неуловимую Лютневую улицу короткую покаянную записку. Он наверняка получил ее не позднее десяти часов утра. Но колокола на храме Исибри недавно пробили три часа дня. Видимо, он занят делами более срочными, чем мои.
День я провела в унынии, не смея заикаться о своем неловком положении, чувствуя облегчение благодаря отсутствию всяческих вопросов.
Вот и подошло время обеда. Сидо поведала мне, что за столом будет несколько дам и ни одного мужчины. Рой ловких горничных уже потрудился над моим саквояжем, они извлекли оттуда мою одежду и выгладили бальное платье земляничного цвета — единственное, что я могла надеть к обеду.
Сидо нарядилась в черное гофрированное платье из шелка, походившее на колонну с каннелюрами, перехваченное в талии серебряным кушаком, но обошлась без единой драгоценности, и я порадовалась, что не продела в уши свои сережки. Три дамы, жены судейских, занимавших высокие посты, в неярких или белокисейных одеждах всем своим видом выражали полную готовность к услугам. Они явно прибыли с намерением изо всех сил ублажать Сидо; мое присутствие явилось для них неожиданностью, и они терялись в догадках, не зная, как со мной держаться. Сидо ничем не помогла им, она представила меня просто как жену Завиона, приятеля Ретки. Впрочем, исходя из ее слов и моего появления в зале, дамы заключили, что я представляю собой некоторую скрытую ценность, и на протяжении обеда становились все угодливей и раболепней.
Но конечно же, мои мысли занимало совсем другое. Немного погодя они решили, что я все-таки темная лошадка, и избавили меня от своих ужимок.
Они ловили на лету каждое слово Сидо. Они расспрашивали, какого она мнения о винах этого года, о высоте вошедших в моду каблуков — не кажется ли ей, что из-за них туфли жмут ногу? А потом осмелели и принялись критиковать действия губернатора по части налогообложений, его слепую приверженность проживающему на материке королю, но при этом неусыпно следили за ее реакцией (всегда сведенной к минимуму), чтобы сообразить, в какую сторону плясать дальше.
Впрочем, похожий на дуэль обед проходил для меня как в тумане. Мелкие тревоги крепко вцепились в меня, не ослабляя хватки.
В одиннадцать часов на пороге появился мажордом Сидо, и я чуть не вскочила с места, решив, что принесли весточку от Фенсера. Но мажордом вручил Сидо доставленную из суда записку. Она не стала сообщать нам, чье это послание — ее супруга Обериса или ее любовника Ретки, а лишь зевнула, прикрыв рукой рот, и проговорила:
— Все трудится без конца.
Дамы закивали, но им не удалось затеять подробное обсуждение, поскольку они не знали, кого из мужчин нужно похвалить или поругать. Сидо поступила так нарочно, я нисколько не сомневалась на сей счет.
Когда троица дам собралась уходить, Сидо пожелала мне спокойной ночи, а сама направилась в музыкальный кабинет, и вскоре оттуда донесся заунывный звон клавесина.
Я ушла к себе в спальню и там провела вторую ночь почти без сна, в полнейшем смятении Когда я встала утром, у меня ныло все тело, как будто меня побили, глаза жгло огнем, а на сердце сгустилась тьма.
Никаких известий.
Похоже, этот день пройдет, как вчерашний.
Сидо спала допоздна, она вышла к полднику и ничего не сказала по поводу моего плохого аппетита. Она вообще ничего не сказала. Принесли роман для чтения вслух.
Я наконец сообразила, что в книге идет речь об острове Китэ. События почти столетней давности… мысли мои забрели еще дальше.
Через мощенный плитами двор прошествовал мажордом; я внимательно поглядела на него и решила, что вид у него многозначительный. Он наклонился и что-то шепнул на ухо Сидо. Повернув ко мне голову, она сказала:
— Похоже, пришел ваш супруг.
Я встала, в висках у меня заколотились еще два сердца.
— Мой слуга проведет вас в Бирюзовую гостиную. Там вас никто не побеспокоит.
Он стоял под зеркалом в черепаховой раме, висевшим под углом. Он надел темный цивильный костюм из тех, что носят письмоводители, в котором приезжал иногда и в дом у моря. Но ни прежде, ни теперь в нем не было ни малейшего сходства с людьми такого сорта. Он ждал, не глядя на меня, не заговаривая со мной, а висевшее над ним зеркало отражало его фигуру, копну светлых волос, его полнейшую неподвижность.
Я и понятия не имела, о чем думает Фенсер, встревожен он или рассержен, испытывает ли он сочувствие или осуждает меня, или же ему все безразлично.
Я никогда его не знала. Вероятно, это правда. Я не знаю его теперь.
Потом он заговорил, обращаясь ко мне:
— Я получил твою записку три часа назад. Вчера на рассвете мне пришлось уехать по делам. Нынче днем меня вызвали в суд, к Ретке, а оттуда я прямиком отправился сюда.
— Он не…
— Он упомянул о приключившемся с тобой казусе. Казус. Язвительное словечко, произнесенное безо всякого выражения.
Я сказала:
— Мне очень жаль, если я тебя рассердила. Но я побоялась, как бы происшедшее не повторилось, останься я опять там в одиночестве.
— Фирью, — проговорил Фенсер. — Сомневаюсь, чтобы такой случай повторился. — Мне показалось, что он присматривается ко мне. Он продолжал: — Арадия, похоже, ты растревожила осиное гнездо. Скажи, почему ты обратилась к Зуласу Ретке, а не ко мне?
Я принялась заново пересказывать ту же историю, думая, что она настолько банальна и глупа, что покажется неправдоподобной. И тем не менее необходимо рассказать Фенсеру, как я пыталась отыскать его и не смогла.
— Понятно. Но когда ты добралась до Ретки, неужели нельзя было попросить отвезти тебя ко мне домой?
Такая мысль не пришла мне в голову. А Ретка не стал обсуждать со мной своих намерений. И… я боялась, как бы Фенсер не отослал меня обратно.
— Мне не хотелось излишне его утруждать. Он предложил мне остановиться в этом доме. Я что-нибудь не так сделала?