— Мужчина, — сказала я. — Здесь, на этом месте. Не пей воды из пруда; тело по меньшей мере одной женщины сгнило, став илом на дне его. Дарак снова тряхнул меня, более мягко.
— Проснись, — призвал он.
— Правда, — сказала я. — Она была неполноценной, низшей расы. Ему доставляло наслаждение, тому, кто мог ходить по поверхности воды, топить ее и овладевать ею, когда ее легкие наполнились водой.
— Ты говорила во сне на другом языке.
— Не я, — поправила я. — Это он говорил. Он сказал ей, что сделает с ней.
Лицо Дарака, почти невидимое в темноте, казалось встревоженным. Он расправил мне волосы и гладил мое тело, дрожащее, словно тело испуганного животного. Но он не знал, то ли верить мне, то ли успокаивать меня, говоря, что это всего лишь кошмар и больше ничего. Надо будет не говорить ему в следующий раз — так как я знала, что следующий раз обязательно будет — он был для меня сильнее и безопаснее, когда не испытывал никаких сомнений в том, что я человек и дурочка, женщина, увидевшая сон, и проснувшись в страхе, обращалась за утешением к своему мужчине. Я свернулась, прижавшись к нему, и уснула, и в ту ночь мне ничего больше не снилось.
Но последовали другие ночи. При каждой ночевке на той дороге был по крайней мере один сон. Дараку я ничего больше не рассказывала, а когда он пробуждал меня, как ему часто приходилось делать, от чего-то ужасного, то говорила ему, что не могу вспомнить.
Но я многое узнала из этих горьких уроков. Сколько тысяч лет минуло с тех пор, как прожили свою жизнь в мире те, кто породил меня? И насколько далеко простерли они свое зло и разложение и свою беззаботную жестокость по отношению к тем, кто не мог с ними тягаться? В этой стране — да, я знала, что тут они были королями, Верховными Владыками и императрицами. Но и за морем тоже? И за другими морями? О, теперь они стали прахом. За исключением меня. Часто я пробуждалась от снов о том, что они делали и какими были, и видела в темноте нож, показанный мне Карраказом, и, должно быть, дать злу покинуть мир — правильное решение. Мне казалось, что я не похожа на них и все же я знала, что похожа. Только моя среда и отсутствие у меня Силы не давали мне стать точно такой же, как они, и даже в таких условиях я действовала совсем неплохо. Я убивала не задумываясь, и погубила даже Гилта, которого сделала своим. Я ни на миг не задумывалась, хотя погиб он из-за меня.
И они ведь были прекрасными, не так ли, эти мужчины и женщины моей расы? Золотистые и алебастровые, с длинными руками, сверкающими от самоцветом, с глазами, словно зеленые звезды, хозяева всех стихий и магий, какие есть и мире. Они проходили сквозь огонь и по водам; летали на черных крыльях огромных птиц, кружа в красных небесах с белым серпом луны под ними; они исчезали и перемещались словно призраки. Я помню, какой я когда-то была, скачущая верхом на огромном льве по какой-то пустыне, улыбающаяся и прекрасная, как орхидеи, вышитые на моей юбке. Но это тоже было злом.
После семи дней таких снов я сделалась лихорадочно возбужденной и странной. Мы ехали весь день напролет, но при каждой остановке мне не терпелось двигаться дальше. По ночам я бродила взад-вперед по лагерю, оттягивая момент сна. Но сон всегда приходил и противиться ему не удавалось. У меня также начались месячные, что достаточно естественно для всех созданий, наделенных маткой, и все же раньше со мной этого не случалось, и процесс этот был болезненным и расстраивающим. Кроме того, я страшилась этой плодородной женственности. Я не знала никаких методов противозачатия, явно известных моей расе. Я не хотела зачать. Любой ребенок был бы тогда несчастьем, и семя Дарака — разбойничье отродье, возможно, навеки привязало бы меня к жизни, которая не была моей. Я не знала, что делать, и просто волевым усилием принуждала себя к бесплодию всякий раз, когда думала об этом.
К городу мы подъехали на девятый день.
— Это Анкурум? — спросила я Дарака.
Перед глазами у меня все плыло в лихорадке и жарком мареве и я, казалось, видела на горизонте белые стены, башни и панораму многих зданий за ними.
— Нет, — ответил он. — До Анкурума нам еще ехать не один день.
— Это развалины, Имма, — разъяснил Маггур. — Всего лишь развалины.
— Некоторые из степных племен называют их Ки-ул, — сказал Дарак. Что значит Злой. Они держатся от него подальше, так же как и от дороги, иначе мы бы уже давно повстречали знакомых. Подходящее для тебя место, богиня.
У него всегда имелось в запасе немного яда, когда он бывал не уверен во мне, но я пропустила сказанное им мимо ушей.
— Мы проедем через него? — спросила я.
— Да. Дорога проходит через Ки-ул.
— Тогда сделай привал там, Дарак.
Он усмехнулся без всякого добродушия.
— Время у нас есть, — промолвил он.
Добрались мы до него, когда уже вечерело. Наверное, мы все равно остановились бы здесь, хотя некоторые из разбойников роптали и ворчали. Извлекая на свет свои амулеты, они целовали их и трясли ими, но не подходили к Дараку с просьбами ехать дальше. Их вождь не страшился Ки-ула, думали они, и просто посмеется над ними. Хотя на самом деле Дарак нервничал, и место это ему совсем не нравилось. Верно, вокруг него поднимались какие то миазмы, явственные даже для человека, лишенного воображения.
Раскинувшийся по обе стороны мощеного пути, он вытянулся на много миль к неясным розовато-лиловым силуэтам того, что, должно быть, было холмами или невысокими горами. Здания, или то, что от них осталось, были очень белыми, выгоревшими на солнце, словно кости. Они походили на кости и в других отношениях, в том, как они стояли, зияя прорехами: ребра и черепа дворцов, сочленения колонн, накренившихся, упавших. И ничего цветного за исключением попадавшихся изредка ползучих растений или сорняков с цветами, с трудом пробивающихся среди камней. Бурая земля и небо, пропитанное плотски-алым цветом, были всего лишь задником, чем-то добавочным, словно город повис в пространстве задолго до того, как вокруг него образовались земля и воздух.
Я не знала, зачем мне нужно войти в него. Ведь не здешние места я помнила из своего короткого детства столько столетий назад.
Я сидела на своем нелегко завоеванном месте в шатре Дарака, в то время как он и его капитаны пили, сидя вокруг своего календаря. Он был примитивным, но колоритным изделием из резного и разрисованного дерева. У каждого времени года, месяца и дня был свой символ. Позднее лето обозначалось золотой лягушкой, и сейчас они обводили кружком день, который был совой, так как именно на это время они договорились о встрече со степными племенами для первой продажи оружия.
— Безумство спускать такой отличный товар этим дикарям. Они же будут ковырять им в зубах или резать яблоки. — Говоривший сплюнул. Значит, они кое-что смыслили в иерархии человеческого положения. Но я почти не слушала. Время от времени мимо меня переходил кувшин с пивом, и я иногда отпивала, только таким образом символизируя свое участие. В обсуждение я не вступала.