— Надоело, — поморщился он, — всегда одно и то же. Мужчина любит разнообразие. — Он положил горячо ладонь мне на плечо. — Брось, целительница, ты под этим платьем молодая и гладкая — мне ли не знать, ведь я видел. И к тому же не девственница, как я помню. О, тогда я был грубоват, но теперь я буду вести себя прилично.
— Я не хочу тебя, — ответила я. — Если б желала, пригласила бы давным-давно.
Он недоверчиво хмыкнул и принялся шарить потными руками по моему телу. Я оттолкнула его, и он, удивленный моей силой, мгновение оставался недвижим.
— Ты так скоро забыл, Герет, — прошептала я ему, глядя прямо в глаза, — что я могу с тобой сделать?
Он сразу отпрянул, слепо шаря в поисках бурдюка.
— Ступай, — приказала я. — Желающих помочь тебе хватит. Вон там.
Он неуклюже вылез из фургона, и я увидела, как он, пошатываясь, уходит в темноту, бормоча ругательства.
Тут и я покинула фургон, ибо он, казалось, весь пропах Геретом и пивом. Ночь была холодной, и все же странно душной. Ветер налетал порывами.
Я начала наконец ощущать веревку, привязавшую меня к каравану, и жаждала освободиться. Я желала обрести одиночество, меня грызла тоска по нему.
Я пошла по усыпанному галькой берегу и оставила лагерь позади. Внизу текла похожая на чернила вода, и я чувствовала ее сладкий и смертельный запах. Я вспомнила свою расу, которая умела ходить по воде, и гадала, смогу ли я перейти через реку, как переходили они, к противоположному берегу, который, казалось, — особенно теперь, в темноте — звал меня.
Надо мной внезапно полыхнул холодный белый свет, заставив меня вздрогнуть и оглянуться. Позади из-за гор взошла белая луна. Пыльный воздух странно подчеркивал ее абрис, и она стала похожа на побелевший череп. Свет провел по воде дорожку из серебряного стекла, и она вдруг показалась мне тропой, безопасным для меня мостом. Мои руки сжались в кулаки, тело напряглось от предвкушения Силы. Я вытянула ногу вперед, годовая пуститься в путь…
Визгливый крик позади меня, а потом другие голоса. Я различила зов. — Уасти! Целительница! Целительница!
Я разгневанно обернулась, под кожей у меня горели искры ярости, заставляя каждый мой волос вздыбиться, как шерсть у кошки. По берегу бежал человек, а я даже не двинулась ему навстречу. Его ребенок, малыш двух-трех лет, уполз от матери и напился голубой воды. Мужчина тянул меня за руку, и я знала, что смогу спасти его ребенка, только если поспешу за ним, но не могла этого сделать.
— Я здесь общаюсь с богом, — сказала я ему, — а ты мне помешал.
Он запнулся, в замешательстве и растерянности, а стеклянный свет на воде внезапно треснул, и я поняла, о чем он просит, и, повернувшись, побежала с ним.
Ребенок кричал и брыкался, мать в ужасе металась. Я выставила ее вон, и вызвала у ребенка обильную рвоту с помощью одного из снадобий Уасти, а потом вливала ему в горло чашку за чашкой чистую воду, вместе с травами и порошками. Боль сделала его покорным, но как только она прошла, он стал капризным и сонным. Я думала, что спасла ребенка, поэтому успокоила его и позволила ему уснуть. К тому времени я очень устала и тоже пошла спать. За час до рассвета явился тот же мужчина и разбудил меня — тело ребенка посинело. Я отправилась с ним, но не смогла даже разбудить его, и вскоре он умер.
— Яд реки оказался слишком силен, — сказала я им.
Мужчина тупо кивнул, но женщина заявила:
— Нет. Ты пришла поздно. Он сказал, что ты не сразу пошла с ним, когда он прибежал к тебе.
— Ш-ш, — зашипел мужчина. — Это длилось всего миг, и она, — он понизил голос, — общалась с богом!
— Какое мне дело до бога, — завопила вдруг женщина, хватая своего умершего ребенка. — Какой же он бог, если отнимает у меня сына и но оставляет мне ничего!
Мне следовало бы пожалеть ее, но я ощущала только презрение. Я знала, что будь ребенок девочкой, она бы скорбела куда меньше, и это вызывало у меня протест. Не говоря ни слова, я отвернулась от них и ушла.
Я снова прилегла уснуть, вся окоченев, не волнуясь о том, что станет рассказывать обо мне женщина, желая лишь освободиться от них и пересечь голубую воду.
На рассвете поднялся сильный ветер, несший тучи пыли. Девушка пришла как обычно и принесла еду. Я накормила кошку и закрыла полог, спасаясь от песка.
Наверное где-то час спустя я услышала одинокий крик, за которым последовали другие, и звуки шагов по гальке на берегу; караванщики увидели лодки. Я взяла узел со своими пожитками и позвала кошку. Она спрыгнула на землю и пошла за мной к берегу.
Ветер приобрел цвет — серовато-желтый, как сама эта земля. Вокруг взвивалась пыль, сильно затруднял возможность видеть, но я порадовалась шайрину, он полностью защищал меня. Другие обмотали тряпками рты и натянули на глаза капюшоны. Я еле-еле различала нечеткие, далекие силуэты на испачканной пылью голубизне и гадала, как это караванщики что-то увидели. А затем услышала низкий, гундосый стон рога. Это и послужило сигналом, хотя в фургоне я его не слышала.
Почти час мы следили с берега за лодками. Они с трудом добирались к нам по выщербленной песком реке. Наконец к выветрившемуся берегу чуть ниже по течению причалили пять длинных некрашеных судов, определенно больших, чем лодки, как их называли люди Герета. Невысокие, с поднятым носом и кормой, устремленной вниз по кривой, вырезанной в виде хвоста большой рыбы. Каждое обладало единственным парусом, но их сняли с мачт и действовали только весла, выстроенные в ряд.
Весла подняли, поставили стоймя, и на усыпанный галькой берег спрыгнули люди. Очень темнокожие, темнее, чем любые, среди которых мне пока доводилось жить. Везде, где я побывала, похоже, преобладали черные волосы, но кожа и глаза были чаще всего светлыми, а среди племен степей попадались также блондины и шатены. Эти же были оливково-бронзовыми — почти серо-бронзовыми, словно они, как и ветер, переняли цвет этой земли. И черные глаза — истинно черные, когда невозможно отличить радужную оболочку от зрачка. А волосы, очень коротко подстриженные, а зачастую и вовсе сбритые с оставшейся на головах тенью щетины с иссиня-черным отливом, которого я никогда раньше не видела. И еще одним их отличием, возможно, самым странным, служила черная грубая одежда, не расцвеченная никакими украшениями. Даже среди степных племен в одежде то тут, то там поблескивало цветом или металлом, и это указывало на индивидуальность ее хозяина. А эти не носили ничего, кроме коротких ножей на поясах; одежда же отличалась отчетливой одинаковостью — почти как обмундирование, хотя она и не была им.
Высокий бритоголовый подошел и заговорил с Геретом, Ороллом и остальными, ждущими сзади. Мрачное лицо не выдавало никаких чувств. Гребцы и караванщики уже разгружали фургоны и укладывали товар на корабли. Наконец Герет повернулся и пошел вдоль берега с удовлетворенным видом. Приблизившись ко мне, он поднял глаза, и выражение его лица мигом сделалось кислым.