— Я вижу, Вазкору тоже не спится, — сказал он. Уверен, что он замечал это и раньше. — Тогда вставай, поговорим. Он подбросил в костер поленьев, и они занялись красным пламенем. Под деревьями было холодно и сыро, собирался дождь. Лицо его, как всегда, было закутано так что были видны только глаза. Джеббо и Оссиф одевались так же, даже когда женщин — всего их было три или четыре — не было поблизости. Я тоже перенял у шрийцев их манеру одеваться. Щедрость Гайста позволила мне облачиться в штаны и тунику такого же цвета кости, как и сама Пустыня. Эта маскировка делала меня похожим на шрийца на тот случай, если нам на пути повстречались бы разбойники. Однако голову и лицо я оставил неприкрытыми — с меня было достаточно эшкорекских масок.
Я спросил Гайста, не хочет ли он отправиться спать. Я даже посмел высказать предположение, что его женщина, Ошра, будет без него скучать. Это была совсем юная девушка; несколько раз очнувшись от задумчивости, я ловил на себе ее взгляд. Я не хотел пользоваться ее благосклонностью, не желая этим обидеть Гайста. Он был значительно старше ее, поэтому, видимо, она и бросала на меня такие взгляды. Каково же было мое удивление, когда он произнес:
— Моя женщина проводит эту ночь с моим братом Оссифом, и, уверяю вас, ей вовсе не скучно без меня.
Кажется, я обрадовался тому, что был удивлен и даже слегка разгневан, — значит, во мне еще остались какие-то человеческие эмоции.
— Помнится, ты уже говорил мне, что ваши женщины свободны, — сказал я.
— Не только наши женщины, — отвечал он. — Все — и мужчины, и женщины.
Наши отношения основаны на привязанности, но в вопросах секса у нас нет ограничений.
— Когда у тебя родится сын, он будет смотреть на мир глазами владельца соседней повозки?
— Ах, — сказал он, — у нас нет своих и чужих детей. Все они шрийцы.
Их вскармливает та женщина, у которой есть молоко, а тот мужчина, который идет рубить дрова, берет ребенка с собой в лес и учит его ремеслу дровосека.
— Кому же вы оставляете повозку и товары после смерти?
— Тому, кто в пей нуждается. Шрийцам. Но почему ты заговорил о смерти, Вазкор? Из всех твоих проблем это, несомненно, самая несущественная.
— Так значит, Гайст верит рассказам масрийцев. — Я могу все прочесть по твоему лицу, как я это делал до того, как ведьма наложила на тебя проклятие.
— Это была не та ведьма, которую я искал, — ответил я.
— Ты еще поймаешь ее.
— Я уже закончил свои поиски, — произнес я. — Месть, преследование все стало прахом. Нет больше ненависти. Я не помню, что значит ненавидеть. У меня нет причины ее разыскивать.
— Карракет, — сказал он. — Ты спрашивал, не встречалась ли мне богиня с таким именем. Я думал над этим, Вазкор, и я призвал на помощь магию, переданную мне поколением моего отца.
— Я тронут твоим вниманием, Гайст. Но я покончил с поисками. Оставим это.
Он окинул меня внимательным взглядом, затем стал смотреть на огонь.
Я не просил его рассказать мне про Бар-Айбитни, но он стал рассказывать о том, что там произошло, отвечая на вопросы, которые мне и в голову не пришло ему задать. Мое легкое удивление прошло, теперь оно сменилось легким интересом, легким гневом, легким ожесточением — но не более того. Даже тогда, когда он называл знакомые мне имена, даже имя Малмиранет, я не ощущал ничего, кроме приглушенного любопытства, похожего на неясное мерцание огня за покрытым копотью стеклом лампы. Я знал, что он проверяет меня, как врач, осматривая человека со сломанным позвоночником, проверяет, остались ли у него в ногах какие-нибудь рефлексы. И результат этой проверки был так же неудовлетворителен, как и тот, что получает в этом случае врач, поскольку хребет моих чувств был сломан.
Оказывается, как и следовало ожидать, в Бар-Айбитни произошло следующее.
Я был последней жертвой чумы. Из моей смерти быстро состряпали какую-то полуправдоподобную легенду. Через пятнадцать дней после того, как меня тайно похоронили, было объявлено, что Желтое покрывало покинуло город. Шесть дней спустя в город через Южные ворота вошел Баснурмон в сопровождении войска, наскоро составленного из горных разбойников, вчерашних крестьян из его собственных восточных поместий, кучки перебежчиков и оппозиционеров с восточных границ. Пока Сорем и его совет готовились к коронации, Баснурмон не дремал. Он ждал лишь подходящего случая и, узнав об эпидемии чумы, подождал, пока она выкосит десятую часть городского населения, а затем, когда его желтый союзник отступил, не замедлил войти в город.
Бар-Айбитни, оставшийся без руля и без ветрил, не имея даже формального правителя, с распростертыми объятиями принял Баснурмона, который когда-то уже был наследником престола, и через пять дней его сделали императором, использовав то, что готовилось для коронации Сорема. Уж лучше такой король, чем никакого. Вскоре поползли слухи о том, что Храгон-Дат умер, потому что Сорем с ним плохо обращался. Право же, надо отдать должное гениальности Баснурмона.
В тот день, когда он вступил на трон, Малмиранет покончила с собой.
Она была мудра, и в этот последний момент тоже поступила мудро; из нее, без сомнения, вышла бы прекрасная королева, но масрийцы не признавали женщин на троне, несмотря на все другие дарованные им права. Сразу же по вступлении в город Баснурмон заточил ее в тюрьму в ее собственном доме. У двери встала охрана, и к ней никого не пускали. Увели даже обоих девушек, которые не захотели покинуть свою госпожу. Кроме того, из ее комнат убрали все, что она могла бы использовать против себя или своих тюремщиков. Голова у новоявленного императора работала неплохо, и он знал, что может прийти ей на ум. Можно только предполагать, какую судьбу он ей готовил. Ходили слухи, что он к ней неравнодушен и что не прочь был бы с ней поразвлечься, но, вероятно, в любом случае все кончилось бы смертью, а продлевать свои мучения она не хотела.
В день коронации дисциплина пошатнулась, и охранники устроили пьянку. Малмиранет удалось подкупить этих подонков. Она пожелала, чтобы к ней доставили парикмахера; после того, как увели Насмет и Айсеп, у нее не было никого, кто заботился бы о ее внешности. Охранники решили, что она прихорашивается перед визитом Баснурмона, и были рады помочь ей в обмен на горсть драгоценностей, которые ей каким-то образом удалось сохранить. За эту цену ей прислали какую-то полусумасшедшую старую каргу с улицы в торговой части города, всю жизнь делавшую прически проституткам. Охранники решили, что это удачная шутка, над которой Баснурмон посмеется еще до наступления ночи. Когда отряд возвратился из храма, охранник вошел в комнату и увидел, что старуха-парикмахерша лежит, мертвецки пьяная, в одном углу комнаты, а мертвая Малмиранет — в другом. Она заколола себя посеребренной булавкой для волос. Эта булавка, даже не серебряная, как мне показалось, была гордостью старухиной коллекции. Как истинная императрица, она завещала передать свое тело жрецам Некрополя, где уже была готова могила для нее, и накладывала на Баснурмона проклятие, если тот ее ослушается. Мало кто, даже самый отъявленный циник, не осмелился бы навлечь на себя посмертное проклятие императрицы. Кроме того, она была королевской крови, прямым потомком Храгона. Не решившись оскорбить ее, он передал ее тело жрецам — тем самым, которые ранее по ее приказу запечатали меня в ее собственный золотой саркофаг, а теперь поместили ее в смежную комнату. Уже через месяц, в бессонную ночь, на далеком берегу свинцово-синего моря, мне пришло в голову, что не приди жрецы во второй раз, я не пробудился бы ото сна: открыв дверь, они впустили в помещение свежий воздух, который затем проник в мою комнату через тонкую перегородку. Кто знает? В этом сумасшедшем мире одно часто является за счет разрушения другого, но мне не хотелось бы думать, что своей жизнью я обязан ее гибели.