– Не выдержал бедный Николай Евсеевич, – кивнула мать, подтвердив ее опасения. – Как это говорят – развязал, да?
– Не может быть!
В душе Лены сочувствие смешалось с острой брезгливостью. В следующую секунду к ним добавился стыд за саму себя.
– У него, наверное, что-то случилось! Мам, а ты откуда знаешь?
– Да ничего у него не случилось! – крикнула Ольга Сергеевна из ванной, и шум воды заглушил ее последние слова.
– Что?
– Его соседка сказала, что ничего серьезного в жизни Николая Евсеевича не происходило!
Она появилась в коридоре, промокая руки полотенцем.
– Я случайно обо всем узнала. Представляешь, позвонила ему, чтобы спросить его совета по одному вопросу, а соседка оказалась в квартире Мешкова. То ли за кошкой ухаживала, то ли собирала вещи ему в больницу… Вот она-то мне и рассказала.
– Надо его навестить, – не задумываясь, сказала Лена. – Ох, мам, как жалко его…
– Жалко, да. А представь, что бы случилось, если бы он не в столб въехал, а в другую машину. Или в детей на остановке. Помнишь тот случай, пару месяцев назад?
Лена помнила. Вдрызг пьяный парень, сидевший за рулем джипа, вылетел на остановку неподалеку от их дома и сбил насмерть четверых людей – троих подростков и беременную женщину.
– Можешь считать меня жестокой, – добавила Ольга Сергеевна, – но я к нему не поеду. Что хочешь со мной делай, но не верю я тому, что человек не может удержаться от выпивки, если захочет.
И Лена не поехала тоже.
К тому же ее кольнуло несколькими часами спустя. Поначалу это пришло в виде смутного ощущения, что новость оказалась неприятной не только потому, что жалко несчастного Мешкова, но сформулировать это четче она не смогла. И только засыпая, вдруг поняла, что Николай Евсеевич повторил судьбу старика, запойного пьяницы, которого она описывала с такой же нежностью и грустью, с какой относилась к самому тренеру.
От этой мысли Лена тотчас проснулась. Беспокоиться было не из-за чего – да, совпадение, каких только совпадений не бывает в нашей жизни, – но ей стало не по себе. Она снова попыталась уснуть и уже провалилась в дремоту, но в этом полусне перед ее глазами запрыгали строчки – строчки собственного текста. Текст почему-то менялся, смысл его ускользал от нее, и она никак не могла прочитать то, что сама написала.
Рассердившись, Лена встала, разыскала «Небесный колодец» и открыла собственное описание трагедии, случившейся с второстепенным героем романа, Иваном Трофимовичем. Это было лишнее, конечно же. Как только сон слетел с нее, она окончательно вспомнила все, что придумала для старика. Захлопнув книгу, Лена вернулась в постель и, сказав себе, что завтра же навестит Мешкова, уснула.
На следующий день у нее нашлись дела, потом свалились проблемы со здоровьем матери, и когда Лена вспомнила про тренера, навещать его в больнице уже не имело смысла – старик давно вышел оттуда. Она все меньше хотела ехать к нему, но смутное чувство долго тянуло, толкало ее, утверждало, что она должна проявить хотя бы минимум внимания к Николаю Евсеевичу – в конце концов, позвонить ему, раз уж ей было лень ехать на другой конец города! – и Лена почти решилась сделать это. Но тут ее ударило новостью об Эльзе Гири.
Конечно, она была не Эльзой и уж подавно не Гири. Лена не знала, как зовут эту девчонку с разбойничьим взглядом и привычкой подворачивать джинсы – одну штанину всегда чуть выше другой, и отчего-то неизменно левую. Но имена были неважны. Она видела ее – отчетливо, как всегда видела своих героев, – на носу корабля, переодетой в мужскую одежду, с волосами, серебрящимися от брызг, с хулиганской ухмылкой на загорелом лице. Такой она очутилась и в ее книге.
О том, что девчонка-роллерша едва не убилась в парке, ей рассказал сосед. По утрам он выгуливал глуповатого чау-чау, и Лена частенько останавливалась перекинуться с ним парой слов, подозревая, что когда-то и он окажется в одной из ее историй – возможно, даже вместе с собакой.
Когда он сказал «врезалась в дерево», Лена почувствовала, что земля уходит у нее из-под ног. Прежде ей казалось, что это фигуральное выражение, но теперь она убедилась в том, что это не так: мягкую пружинящую почву, на которой отпечатались собачьи следы, словно потянули вниз и вбок, и ноги у Лены тоже поплыли следом за землей. Чтобы не упасть, она схватилась за собаковода и поймала его смущенный взгляд.
– Как – врезалась? – пересохшими губами выговорила Лена. – Отчего?
Он встревожился, глядя на ее лицо, и стал спрашивать, хорошо ли она себя чувствует. Это все было не то и не о том, и с испугавшей его настойчивостью Лена повторила свой вопрос. Тогда сосед рассказал ей все, что знал, а знал он не так уж и много – лишь то, что роллерша сильно покалечилась, едва не погибла, а все потому, что не смогла вырулить на дорожке и объехать какого-то мужчину.
– Да не беспокойтесь вы так, – приговаривал сосед, – она жива, а переломы – это дело такое, излечимое.
Попрощавшись с соседом, не в силах выдерживать его сочувственный взгляд – конечно, откуда ему было догадаться о том, чем вызваны ее расспросы и тревога, – Лена вернулась к себе, но не смогла дойти до квартиры и опустилась на пыльные лестничные ступеньки.
Как же так… Сначала один, затем другая, и с такой беспощадной, пугающей точностью! В центре Москвы неоткуда было взяться кораблю, но зато в избытке росли деревья, которые вполне могли исполнить роль скал в том, что касалось столкновений и близко прошедшей смерти. Николай Евсеевич не ездил верхом, но водил машину – сложно представить образ ближе. Лена поймала себя на том, что в панике пытается подсчитать – сколько героев умерло в ее книгах? Искалечилось? Поломало свою жизнь? Раздавая выдуманные жизни, щедро наделяя их горестями и радостями, резвясь, как ребенок с игрушкой, – кому еще она испортила реальную судьбу?!
«Ты сошла с ума! – одернула себя Лена. – У тебя мания величия! Так не бывает!»
Но в мыслях всплыло интервью известного писателя, которого Лена очень любила. «Описывая своих близких, я никогда не выдумываю для них ничего плохого, – сказал писатель. – Есть во мне глубокий суеверный страх перед пересечением этих непересекающихся на первый взгляд параллелей: жизни реальной и жизни книжной. Нам и впрямь не дано предугадать, как слово наше отзовется, но не только в том смысле, какой вкладывал в эту строчку поэт. Было дело, когда в жизни моей семьи происходили совпадения настолько пугающие, что не стоит даже рассказывать об этом, чтобы не прослыть сумасшедшим. Я больше не хочу рисковать».
Сидя на ступеньках, Лена чувствовала, как ее колотит, но не могла понять, отчего – от того, что стены подъезда пропитаны холодной сыростью, или от того, какая картина ей представилась. «Надо выяснить об остальных… А вдруг и они тоже…»
Но выяснить это было невозможно. Не технически – с этим у Лены как раз не возникло бы проблем: профессия журналиста давала определенные преимущества в этом отношении. Но она испытывала страх, граничащий с ужасом. Страх выглядел как строчка на белой, будто присыпанной снегом странице и начинался со слов «А что, если»…