Дуло пистолета было направлено на девчонку с разбитой губой, и та зажмурилась совершенно по-детски, правильно оценив, что означают эти слова.

В ту же секунду рыхлый тип взмахнул рукой, странно дернувшись при этом, – Бабкину даже показалось, что в него выстрелили из пистолета с глушителем и сейчас он упадет замертво. В комнате раздался свист, что-то пронеслось наискось от его поднятой руки к Юле Сахаровой, и серая свернутая змея с бряцаньем ударила ее в висок.

Выстрела, которого ожидал Бабкин, не последовало. Вместо этого пистолет упал на пол, глаза Сахаровой закатились так, что стала видна белая сторона глазного яблока, и она повалилась в сторону старухи, ударившись головой о ножку стула.

Железные четки дробно простучали по полу.

Позже Бабкин вспоминал, что больше всего его тогда поразил не парень, рванувшийся к своему странному оружию, а затем с невероятной ловкостью скрутивший им кисти лежащей без сознания Сахаровой, а Конецкая. Не вставая со стула, она обернулась к девчонке, так и сидящей на полу с открытым от изумления ртом, и сказала:

– Голубушка, не строй из себя ворону без сыра. Помоги джентльменам, но сначала одерни юбку – на тебе сегодня не то белье, которое стоит демонстрировать мужчинам.

Эпилог

Лена собирала вещи, которых оказалось на удивление мало. Странно – она столько лет прожила в этой квартире, но большинство вещей принадлежало ее матери, обжившей это пространство, подогнавшей его под себя. «Как и меня, – подумала Лена Дубровина. – Как и меня».

Две сумки стояли у дверей, и она уже собиралась выходить, когда раздался звук вставляемого ключа.

– Лена?!

Ольга Сергеевна уставилась на сумки.

– Что происходит? Ты куда?

Лена аккуратно обошла ее, положила на сумку сверху теплый свитер, подаренный бабушкой.

– Я уезжаю, – сказала она.

– Куда?

Она нашла в себе силы выпрямиться и посмотреть матери в глаза.

– От тебя, мам. Подальше от тебя.

Ольга Сергеевна изменилась в лице.

– Я не понимаю… – начала она, – почему…

– Потому что я больше не хочу быть твоей марионеткой, – сглотнув, сказала Лена. Каждое слово давалось ей с трудом, его приходилось выталкивать из губ, которые не хотели слушаться, а норовили расползтись и искривиться в рыданиях. – Я тебя очень люблю, но ты больше не будешь мною управлять. Я знаю, что это ты виновата в том, что случилось с Николаем Евсеевичем и с Валентиной Захаровной. И той девушкой с восьмого этажа. Кого ты наняла, чтобы ее сбили?

Ольга Сергеевна отшатнулась от нее, выставила руку в предостерегающем жесте, но теперь слова давались Лене легче, чем раньше, и она продолжала, удивляясь тому, что слез совсем нет:

– А еще ты меня обманула. Я встретилась с Инной Аркадьевной – мы поговорили, и она призналась, что это ты попросила ее сказать, будто ребенок той женщины из ее подъезда, с которой Вася раньше встречался, – его. А это неправда. Это не его ребенок. Я всегда верила тебе больше, чем ему, и в тот раз поверила тоже.

– Леночка, он тебя ужасно обманул! – ахнула Ольга Сергеевна.

Лена начала смеяться. Ужасно обманул. Ужасно.

– Нет, мам, – выговорила она, содрогаясь от смеха, – это ты меня ужасно обманула. Я с тобой стала жить страшной жизнью. Страшной, правда. Мне даже жить расхотелось. Ты у меня отняла самое главное – мою работу, потому что решила, что чем больше я пишу, тем независимее от тебя становлюсь. Это и в самом деле было так, и ты этого не вынесла.

– Да ты бездарность! – вдруг взвизгнула Ольга Сергеевна. – Я тебя поддерживала, как могла! Свинья неблагодарная! Как ты смеешь меня обвинять, если я все делала только для тебя?!

Лена утерла слезы, выступившие от истерического смеха, покачала головой:

– Извини, на меня это больше не действует. Пожалуйста, позволь мне забрать вещи.

Мать прижала руки к губам, лицо ее искривилось, и она заплакала. Крупные капли текли по щекам, скатывались в вырез белой кружевной блузки – казалось, она тает, истекая слезами.

– Девочка моя… – прорыдала Ольга Сергеевна. – Не оставляй меня одну! Я же все, все ради тебя, клянусь! Лишь бы тебе было хорошо! От Вадима твоего ничтожного тебя отвадила, потому что ты бы с ним была несчастна… Сволочь жирную, вруна похабного прогнала… А-а-а! Как же ты не понимаешь, Лена! Что же ты родной матери не веришь!

Лена в ужасе отступила от нее.

– Ты… ты… Господи, да ты чудовище!

– Любая мать ради своего ребенка становится чудовищем!

– Замолчи! Ты не ради меня им стала, а ради себя! Ты хотела, чтобы я никуда от тебя не делась, чтобы у меня своей жизни не было – никакой: ни выдуманной, ни настоящей! Я из-за тебя перестала писать!

Она задохнулась, закашлялась.

– Не пущу! – надсадно выкрикнула Ольга Сергеевна, перестав рыдать. – Никуда не пущу! Вот! Вот! – Она схватила сумку, перевернула и потрясла: вещи, второпях сложенные Леной, посыпались на пол. – Никуда не поедешь! – Вторая сумка разделила судьбу первой. – Запомни, ты ни на что не способна! Ты без меня не справишься, пропадешь, а потом умолять будешь, чтобы мама тебе помогла, вытащила тебя из беды.

Слова полились из нее потоком, как прежде слезы, и Лена улавливала что-то о своей бездарности, о лгущих мужчинах, о том, что никто не поможет, что всем наплевать… В конце концов в ней словно что-то переключилось, и она поняла, что зря стоит здесь, слушая вопли женщины, трясущей ее свитером. Зажав в руке сумочку с документами и деньгами, Лена прошла мимо матери по разбросанным вещам, стараясь не наступить на них. Ольга Сергеевна замолчала, но, когда дочь вышла из квартиры, вслед ей полетела пустая сумка, едва не ударив ее по голове.

– И не возвращайся больше, ясно?! – крикнули ей вслед. – Ты здесь никому не нужна!

– Нам выражается благодарность!

Сдерживая смех, Сергей обернулся к Макару и Маше. Илюшин оторвался от монитора, где была развернута статья об аресте Олега Тогоева, и вопросительно поднял брови:

– Старая леди в изысканных выражениях поблагодарила тебя за то, что ты вызвался быть дополнительной мишенью?

– Почти. Вообще-то она сказала, что благодаря моей тупости она чуть не лишилась домработницы и, хотя уже стала думать, что это был не худший способ избавиться от криворукой неумехи, все-таки надеется, что в другой раз мне не потребуется так много времени, чтобы предупредить кого-нибудь о готовящемся покушении. Фух!

– И она уложила все это в одну фразу? – восхищенно спросила Маша.

– Она уложила даже больше, но я сумел воспроизвести только это. Поскольку под конец мне сказали, что прощают за промедление, я решил расценить слова Марты Рудольфовны как благодарность. Макар, что интересного ты вычитал?