– Тоже правильно, – признала правоту компьютерщика Лайма. – Давайте думать, как поступим.

– Да чего тут думать? Выпустим Ивана со стиральной доской и ложками – он сбацает что-нибудь типа «Светит месяц, светит ясный». Иван, ты же сам рассказывал, помнишь? А мы на подтанцовке, – вынес приговор Корнеев.

– Исключено, – твердо сказал Лайма. – В смысле – подтанцовка исключена. Везде четко сказано, что у нас трио музыкантов-исполнителей, причем один из них – певец, солист.

– А на чем они должны играть? – заинтересовался Корнеев.

– Кто?

– Н у, трио. То есть мы.

– К счастью, техническая сторона дела нигде не зафиксирована. Так что ложки и прочая кухонная утварь сойдут, однако нужно что-то еще.

– Спасибо за доверие, – сказал Медведь. – Я в принципе не против вспомнить свою армейскую юность. Но сразу возникает вопрос – где мне взять инструменты?

– В ближайшем хозяйственном магазине, – быстро нашелся Корнеев. – Будешь у нас музыкант-хозяйственник!

– А ты бы лучше подумал, как выступать будешь, – обиженно буркнул Медведь, почувствовав, какая большая ответственность на него ложится.

– Я же говорил, у меня ни голоса, ни слуха, – напомнил Евгений.

– Тебе не удастся отвертеться, – сказала Лайма приказным тоном. – На сцену выйдем все.

– А ты сама как? – поинтересовался Медведь, единственный из группы, чья артистическая стезя была уже определена.

– Говорила ведь – в детстве мне купили пианино, на нем я и училась играть несколько лет. Но музыкальную школу так и не закончила.

– Только Синюкову не рассказывай, он этого не переживет, – пробормотал Корнеев.

– Шутки в сторону, у нас серьезная проблема, – не сдавалась Лайма.

– Тогда еще одно предложение. – Корнеев поудобнее устроился на стуле. – Я возьму бубен и стану его периодически встряхивать. Даже если и невпопад – ничего страшного, решат, что так задумано гениальным композитором.

– Бубен, бубен… – задумалась Лайма. – Да, ты знаешь, бубен сгодится. Молодец, у тебя изворотливый ум. Значит так. Завтра идем за инструментами. Что нам нужно? Бубен, стиральная доска, деревянные ложки…

– Пила, – сказал Медведь. – Обязательно пила. У меня на пиле лучше всего получалось.

– Пила, что еще?

– Рояль для тебя, – напомнил Корнеев.

– Не рояль, а фортепиано. Думаю, у организаторов найдется. Все?

– Репертуар, – вдруг вспомнил Евгений. – Что исполнять будем?

В следующие полчаса выяснилось, что главные исполнители – Лайма и Иван – не могут найти ни единой точки соприкосновения. Лайма играла в детстве исключительно классические произведения, Медведь в армии – только русские народные, включая матерные частушки.

– Поступим так, – наконец постановила Лайма. – Я начну исполнять ноктюрн Шопена, не помню точно какой. Такая грустная и трогательная лирическая мелодия. Только я до конца его не выучила, так что играть буду сколько смогу. Ты, Иван, постарайся подыграть мне на чем-нибудь. Когда я играть перестану, резко переходи на что хочешь. «Светит месяц» или частушки – пусть думают, что это такое новаторское решение. Женя, ты стучишь в бубен. Но редко и очень тихо.

– Это как? – изумился Корнеев.

– Не знаю! – рявкнула Лайма. – Как хочешь, только тихо. Если еще ты громыхать начнешь, вообще можно свет тушить.

Первую и единственную репетицию запланировали на завтрашний вечер. Главное – необходимо было провести ее без свидетелей, чтобы слухи о профессиональных навыках «Заводных матрешек» раньше времени не проникли в кулуары фестиваля.

Покончив с обсуждением художественной части, Лайма решила, что сейчас как раз самое время примерить костюмы, выданные им еще в Москве. Ей самой костюм подошел идеально – юбочка оказалась задорно короткой и позволяла продемонстрировать ноги, сапожки были мягкими, кофточка нарядной.

Мужские костюмы состояли из косовороток, расшитых у воротника, длинных кушаков, нешироких холщовых штанов и сапог. Корнеев немедленно поднял бунт, заявив, что ни за какие коврижки не выйдет на сцену в рубахе с узорами, да еще навыпуск. Лайма посмотрела на него вприщур.

– С этими твоими усиками, – сказала она ему, – ты совсем не похож на русский народ. А похож ты на татарского хана.

– Мало того что хотите меня с бубном на сцену выгнать, так еще и дураком выставляете! – возмутился тот.

– На тебя хотя бы все налезло, – обиженно заметил Медведь.

Свою косоворотку он мог только приложить к груди. По размеру она вроде бы была ему впору, но вот голова Ивана в ворот пролезать не желала.

– Надо было Тагирову заранее с твоей башки мерку снять, – сказал Корнеев. – Не думаю, что в местных универмагах найдется что-нибудь подходящее. Уж больно ты, друг мой, нестандартный.

– Ладно, с этим разберемся позже, – приняла решение Лайма. – Рубаху в ателье не понесем: подозрительно. Сами тоже ее резать не будем. Надо что-то другое придумать.

– Если мы собираемся скрестить ноктюрн Шопена с пилой и «Месяцем», то абсолютно все равно, в каких костюмах мы выйдем на сцену, – резонно заметил Корнеев. – Публике будет начхать на это.

– И еще ты с бубном, – заметил Медведь. – Кстати, я слышал, что Синюков после совещания с оргкомитетом обратился с просьбой ко всем коллективам: носить национальную одежду каждый день. Чтобы у горожан был настоящий праздник. Разноцветные наряды, всякие пестрые косынки, шляпы – красота!

– Мы тоже придумаем себе что-нибудь экзотическое, – решил Корнеев. – Я не пойду на сцену в крестьянском барахле. – Он любил форсить и всегда одевался с некоторым шиком. – Слушай, Иван, что ты все на часы смотришь? Раздражаешь даже. У нас тут важное совещание.

– Дальше вы без меня будете совещаться, – сказал Медведь, поднимаясь. – Я лично еще должен сегодня на работу устраиваться. В институт, охранником. У меня время назначено.

– Да, конечно Иван, ты иди, – всполошилась Лайма. – Смотри, аккуратней там, все-таки режимный объект. А мы тут еще немного поколдуем.

* * *

Когда Медведь через три часа вернулся в номер, то застал там Лайму и Евгения, которые о чем-то оживленно спорили.

– А, охранник наш явился! – поприветствовал напарника Корнеев. – Как дела на фронте борьбы с нелегальными посещениями секретного института?

– Пока не знаю, – пожал плечами Иван. – Но скоро выясню – завтра утром заступаю на первое дежурство.

– Так я и знала. А послезавтра – на сцену. Разве можно без сна и отдыха?

– Ничего, – успокоил ее Медведь. – Чтобы ты знала, я без сна и отдыха могу долго функционировать. Да и график здесь щадящий: день работаешь, три отдыхаешь. Так что если за неделю управимся, то мне и дежурить придется от силы пару раз.