– Разве такая уж беда, если кто-то из нашего народа, ваше величество, сможет творить такое волшебство? – спросил он.
Она подлетела к самому моему лицу.
– Как я могу доверять тебе, принцесса, когда ты так жестоко оскорбила меня и весь мой двор?
Дойл сказал:
– Ты говоришь об оскорблении уже не в первый раз. Ты считаешь, что принцесса вас оскорбила. Но чем?
Нисевин развернулась к нему в воздухе, потом отлетела подальше, чтобы видеть нас обоих сразу.
– Вы арестовали одну из моих фей, не спросив моего разрешения. Беатриче тоже не была сидхе, она была моей. Хоть и пойманная в ловушку человеческого роста, она оставалась феей. Она несла проклятие, но вам или Андаис она не принадлежала. Убийца – из моего народа, жертва – из моего народа, а вы мне даже словечка не прислали! Ни с одним другим двором вы бы так не обошлись!
Она подлетела так близко, что ветер от ее крыльев трепал мои волосы.
– С Курагом, царем гоблинов, ты бы связалась. Ему не пришлось бы узнавать все из слухов и сплетен. Шолто, царь слуа, сидел прошлой ночью на троне твоего консорта. Его людей ты не арестовала бы без его разрешения! – Она взлетела к потолку и осталась там, носясь взад-вперед над нашими головами, как вспугнутая бабочка.
Я смотрела на нее: вся – сияние и белизна, сплошь – задетое самолюбие и раненая гордость, и выше всего – страх. Страх, что ее двор стали ценить так мало, что она и впрямь осталась королевой лишь номинально. Она была права, мы виноваты.
– Я должна была послать к тебе гонца, когда мы арестовали Душистый Горошек. Я должна была послать к тебе гонца, как только мы узнали, что одна из убитых – фея-крошка. Ты права, я бы оповестила Курага и связалась бы с Шолто. Я бы не поступила с ними так, как поступила по отношению к тебе.
– Ты – принцесса сидхе, – заявил Холод. – Ты никому не обязана давать отчет в своих действиях.
Я покачала головой и потрепала его по руке.
– Холод, я то и дело отчитываюсь в своих действиях всем подряд.
– Но не феям-крошкам же, – сказал он, и лицо его было высокомерным, холодным и умопомрачительно красивым.
– Холод, либо феи-крошки – самостоятельный и полноправный двор, и тогда они должны требовать уважения к себе, либо нет. Королева Нисевин имеет основания гневаться.
Он сжал рукоять меча, но промолчал. Оскорбить фей-крошек более какого-то предела – значит уничтожить их как двор, как народ. Он этого не хотел.
– Мерри права. – Гален медленно встал, так же осторожно выбирая место, куда ступить, как и я. Маленькая фея сладко спала в его ладони. – Может, я и не люблю королеву Нисевин и фей-крошек, но она – королева, и у них свой двор. Мы должны были послать к ним кого-нибудь с сообщением. – Он посмотрел в глаза маленькой королеве: – Не знаю, есть ли тебе до этого дело, но я прошу прощения.
Нисевин медленно спустилась вниз. Крылья стали двигаться медленней, изящными взмахами, иллюзия прекрасной ночной бабочки восстановилась.
– После того, что мы с тобой сделали, ты предлагаешь нам извинения. – Она смотрела на него так, словно никогда раньше не видела по-настоящему. – Ты нас боишься, ты нас ненавидишь. Зачем тебе проявлять к нам любезность?
Он нахмурился, пытаясь выразить словами то, что было для него так просто. Он поступил правильно, по случаю его поступок оказался верным еще и политически, но последнее для него было не важно.
– Мы должны были извиниться, – сказал он наконец, – Мерри все объяснила. Я не знал, согласится ли с ней кто-нибудь еще, так что я ее поддержал.
Нисевин подплыла ко мне.
– Он извинился, потому что это было правильно.
– Да, – подтвердила я.
Она снова взглянула на него и опять на меня.
– Ох, принцесса, не отпускай его далеко, его слишком опасно оставлять одного среди сидхе.
– Слишком опасно? – удивился Гален. – Для кого?
– Для тебя прежде всего, – хмыкнула Нисевин, подлетая к нему. Она уперлась в бедра тонкими бледными ручками. – В твоем лице я вижу доброту – доброту и мягкость. Ты неправильно выбрал двор, зеленый рыцарь.
– Мой отец был пикси, а мать – неблагая сидхе. – Он встряхнул головой достаточно резко, чтобы Нисевин отлетела подальше. – Нет, сияющий двор меня не примет.
Нисевин многозначительно оглядела цветы и свою очарованную свиту.
– Теперь мог бы и принять.
– Нет, – возразил Готсрн, – Таранис не прощает сидхе, присоединившихся к темному двору. Он мог бы простить изгнанника, сотни лет скитавшегося среди людей, но... – он снял шлем, – для тех, кто пришел сюда, обратной дороги нет.
– Как знать, – протянула Нисевин.
– Королева Нисевин! – позвала я.
Она повернулась ко мне, сложив руки перед собой, личико старательно спокойное.
– Что значит "как знать"?
Она пожала плечами.
– О, если кого-то принимают за муху на стене, ему случается слышать всякое...
– Что же?
– То, чем я могла бы поделиться со своей союзницей, если б она чтила наш договор.
– Если ты не будешь брать мою кровь сама, нам нужен новый посредник.
Она развернулась в воздухе и посмотрела на Ройяла и его сестру.
– Ройял, – позвала она.
Он стал прямее, почти по стойке "смирно", хотя без крыльев он явно не мог служить в гвардии Нисевин.
– Да, моя королева!
– Хочешь ли ты отведать крови принцессы и передать мне ее сущность?
– С радостью, моя королева!
Пенни прильнула к нему:
– Нет, Ройял, не надо!
Он отстранил ее от себя и посмотрел в глаза.
– Вспомни, сколько мы мечтали о крыльях!
Ее руки бессильно повисли.
– Вечность.
– Я не дала крыльев Шалфею, – напомнила я.
– Нет, – согласился Ройял, – ты дала крылья ему. – Он указал на Никку.
– Но Никка не пил мою кровь, когда это случилось.
Ройял кивнул и сошел с тележки. Он поднял взгляд на меня.
– Это случилось во время секса.
Я уставилась на него. В нем было дюймов десять роста [19] , немного меньше, чем у куклы Барби. Я попыталась подобрать вежливый ответ и в конце концов выдавила:
– Мы чуточку отличаемся по размеру.
Он ухмыльнулся.