Book.

— Я творчески переработал Наследие русской по­эзии, — сообщил Петька. — Маш, а я все равно прие­ду в Москву и буду учиться с тобой в институте!

— Ты сначала в школе исправь двойки. А так приезжай, мне-то что, — согласилась Маша и ушла, заставляя себя не оборачиваться.

Сентябрь на юге — последний вздох лета. Зелень всех оттенков лезла из трещин в асфальте, из водо­сточных желобов, с крыш — отовсюду, куда ветром занесло горстку пыли и хоть одно семечко. Укрополь дрожал и расплывался в глазах от слез.

Маша совсем забыла, что дома ждет обещанный Дедом человек-сюрприз. Вошла, не успев удивиться, что дверь не заперта, и в гостиной увидела незнако­мого милиционера. Он сидел к ней спиной, крутя ручки приемника, который сегодня утром выпросил Билли Боне. По комнате скакали обрывки музыки и дикторских голосов.

Маша кашлянула, и милиционер повернулся к ней. Это был Билли Боне!

— Что, не ожидала? — усмехнулся бывший мо­ряк. Сунул руку под стол и, смахнув с головы мили­цейскую фуражку, нахлобучил другую, похожую, только с непонятным гербом и серым прострелен­ным околышем.

— А по виску, — сказал он, крутя пальцем в пуле­вой дырке, — по виску непрерывно течет кровь.

— Куриная! — догадалась Маша.

— Ага. В прошлый раз я мазался фломастером, но, по-моему, не произвел особого впечатления на твою подружку. И отмывался потом целый час, всю кожу содрал. А тут смотрю, кошка тащит цыпленка. Я и одолжил немножко крови. Для достоверности.

Маша в упор посмотрела на Билли Бонса. Если бы взглядом можно было прожигать и пригвождать, этот притворщик уже трепыхался бы на стенке, ды­рявый, как дуршлаг. Из-за него Наташка чуть с ума не сошла, а потом чуть не разорвалась между Боин­гом и Петькой. А ему, видите ли, достоверности не хватает! Сидит, улыбается!

— Милиционер, а врете, — буркнула она.

— А что было делать? — развел руками Билли Бонс. — Бежал особо опасный преступник, убийца. Скрывался в катакомбах, я его разыскивал. А тут вы под ногами путаетесь! Надо же было вас отпугнуть.

— Кто особо опасный, Федя?

— Нет, его брат, Сергей. Федя искал для братца фальшивые документы, вот его и подвели к автори­тетному уголовнику по кличке Леха Уж. — Билли Бонс закатал рукав. Со вчерашнего дня кинжал со змеей сильно побледнел. — Братан, тебе ксива нуж­на? Без проблем, только бабки гони! — прогнусавил он, растопырив пальцы.

— Здорово, — признала Маша. — Даже Самосвал поверил, что вы бандит.

— Ты со своим Самосвалом чуть операцию нам не сорвала! Я шатаюсь по катакомбам, наколку эту дурацкую рисую по два часа, чтобы не ошибиться, сделать, как в прошлый раз. Наконец он мне пове­рил, назначает встречу на пять утра. А в половине третьего прибегает какой-то сумасшедший капитан и надевает на меня наручники. Челюсть мне чуть не сломал! — Билли Боне потрогал себя за подбородок и заключил с философским видом: — Хотя и я вино­ват, прозевал Самосвала. Порой даже бабуин не ви­дит, что у него под носом.

Маше это кое-что напомнило:

— «Порой даже мудрый слон хлопает ушами»... Так это вы были в катакомбах?

— Ну, я, — подтвердил Билли Бонс.

— А зачем выход завалили? Мы же могли заблу­диться и умереть!

— А завалил не я, а Сергей, Голомазов его фами­лия. Я шел за ним, потом слышу, грохот за спиной, как будто кто-то упал. Вернулся, нашел Петькину сандалию. Ну, думаю, труба дело: взяли меня в коро­бочку. Сейчас гражданин Голомазов спрячется за ближайшим углом, а те сзади погонят меня ему под выстрел.

— И вы сами спрятались.

— Ну да. Боинг пробежал мимо и не заметил, что идет уже не за мной, а за другим человеком. А потом, когда вы прорывали ход, я ждал за поворотом.

— И Самосвал опять вас завалил.

— Завалил. Я все ногти обломал, пока прорыл­ся, — вздохнул Билли Бонс. У него это получилось так жалобно и так забавно, что Маша рассмеялась, и милиционер тоже с удовольствием посмеялся над со­бой. Почему не посмеяться, когда все позади.

— А куда Дед вчера летал? — спросила Маша.

— В Севастополь по моим делам. Надо было про­верить одну версию про Толича. Мы сперва думали, что он тоже замешан. Ведь кто-то же сказал Феде, что из школьного подвала есть ход в катакомбы.

— А милиционеры не могли проверить этого То­лича, надо было генерала разведки посылать? — съязвила Маша.

— Ему самому хотелось. Видишь ли, Севастополь уже не Россия, наша милиция не имеет права там действовать. Надо сперва получить разрешение, тонну бумаги исписать. А твой дед полетел туда якобы от родителей школы: мол, обещали нам историка на за­мену, где этот Толич? Оказывается, Толич торгует чаем для похудения и ни о какой истории слышать не хочет. Письмо Евгень Евгеньича у него валялось не­распечатанным.

Дед приехал неожиданно, когда Маша не успела собрать и половину вещей. Первым делом он снял генеральский мундир, по привычке повесил в шкаф, потом спохватился и уложил мундир в коробку от ба­нанов. Этих коробок Маше во множестве надавали в овощном, и теперь весь дом тонко пах тропиками.

— Ох, и намучился я в форме! Все глазеют, на светофоре остановишься — в окна заглядывают!

— Разве не приятно? — удивилась Маша. — Все на тебя смотрят...

— Это женщинам приятно, когда на них смотрят. А разведчику от чужих взглядов столько же удоволь­ствия, сколько карасю от сковородки. А ты как, Му­ха? Успела проститься с ребятами?

— Успела. Петька с Боингом такие чумовые, вино мне подарили на будущую свадьбу.

Дед не удивился подарку: в Укрополе многие де­лали домашнее вино.

— Давай сюда, я к мундиру положу, на мягкое. Оно хорошо закупорено?

— Не знаю. — Маша выставила бутылки на стол. — Вроде не текут.

— А почему грязные? — Дед полез в карман за оч­ками, прочитал винную этикетку и, притихнув, сел на диван.

— Ты что, Дед? — испугалась Маша. — Сердце за­болело?

Дед помотал головой.

— Откуда это? — выдавил он.

— Бобрищевская контрабанда, из катакомб. Там было всего две бутылки, остальные кто-то до нас пе­ребил.

— Из катакомб, — повторил за Машей Дед. — Температура низкая, темнота — все, как в винном подвале. Оно не должно было испортиться... А ты представляешь, сколько стоит это вино?

— Дорого?

— Дорого — не то слово. Шато Латур 1890 года! Такое вино уже и не пьют. Его коллекционируют.

Из маминой комнаты вышел Билли Бонс с тряп­кой в руках. Он там укладывал книги, стирал с них пыль, а больше читал.

— Бордоское вино — аристократ среди вин, — продолжал Дед. — В Англии его называют кларетом. А Шато Латур — самый знаменитый из замков Бордо. Когда Бобрищев заказывал это вино во Франции, оно уже было дорогое, а сколько стоит сейчас, я даже примерно не знаю. Однажды при мне бутылочку Шато Латур урожая 1913 года продали на аукционе за двена­дцать тысяч долларов. Но с тех пор много лет прошло, а коллекционное вино с годами только дорожает.