Эдрик вынул из сумки книгу и протянул ее Аайглато.
– Вот, возьми. Это то, что искал Фремберг.
Тайвэ осторожно принял фолиант.
– Ты уверен?
– Абсолютно.
– Почему?
– Потому. Отдай Фрембергу, он разберется.
– Я могу идти? – спросил Аайглато спустя четверть минуты, заполненных лишь шелестом ветра в кронах и стрекотом сверчков в темноте.
– Да, можешь.
Ночь поглотила тайвэ так, как будто его и не было вовсе, вобрала в себя, как вода принимает брошенный камень… Тайвэ больше не было здесь, в этой реальности, в видимом мире, на поверхности вещей.
Эдрик усмехнулся.
Конечно, Фремберг разберется.
А если и нет, если попадется на ловушки, оставленные в книге ее безымянным автором?
Эдрика это не беспокоило.
В конце концов, Фремберг ведь всего лишь его нанял.
Я вернулся в середине ночи. От обилия поглощенной силы казалось, что я не иду, а плыву по воздуху; вот сейчас протяну руку – и переломлю дерево движением пальцев. Ощущение легкой тошноты в теле, на душе – мерзость. Но я не позволял себе думать об этом. Не в том я положении, чтобы ослаблять себя еще и бесплодными муками совести.
Эдрик не спал. Сидел у костра, задумчиво глядя в огонь. Головы в мою сторону не повернул, но я знал: еще до того, как я подошел к стоянке, он каким-то образом уже почувствовал мое приближение. Ясновидец?.. Нет, он не профессиональный маг, в этом я был уверен. Скорее, создавалось впечатление, что все эти странные способности присущи ему по природе – так же, как они присущи демонам, оборотням и стихиалям.
Я сел напротив. Поразительно, как привлекает наше внимание пламя. Можно часами наблюдать за игрой его алых языков, любовно ласкающих поленья, алчно пожирающих тонкие ветки… Огонь – это чистая энергия, явленная в грубом телесном мире, огонь олицетворяет ту внутреннюю сущность, силу, что стоит за маской видимого мира, ту мощь, которая охлаждаясь, утяжеляясь, приобретает форму вещей нас окружающих. Существовать – означает действовать…
Мы с Эдриком будто бы вышли в какое-то безвременье, где не было ни прошлого, ни будущего. Два человека в ночном лесу у огня. И все. Есть только сейчас. Нет ни «завтра», ни «вчера». Мы чужие друг другу, но бесформенный мир, лежащий за границами круга света, даваемого костром, чужд нам обоим еще больше…
– Будешь спать? – спросил Эдрик. – Два часа до рассвета.
Я покачал головой.
– Нет. Все равно не смогу заснуть.
– Переизбыток силы?
– Да.
Он некоторое время молчал, а потом спросил:
– Ты знаешь, что вредишь себе еще больше, поглощая силу таким образом? Ты себя разрушаешь.
В его голосе не прозвучало ни осуждения, ни назидательных ноток. Просто констатация факта.
– Да, знаю, – сказал я. – Но у меня нет выбора.
Прошла, наверное, целая минута, а может – и больше, прежде чем он произнес:
– Ты действуешь очень хорошо… для обычного человека. – Короткая пауза. – Впрочем, для того, кто стоит на пороге смерти, это не редкость. Лишившись иллюзорных надежд, человек осознает, кто он таков на самом деле. Но пережить это открытие могут далеко не все – в большинстве случаев правда о себе постигается слишком поздно. Меня удивляет даже не то, как ты действуешь, а то, сколько времени ты сумел продержаться на плаву…
– Не знаю… – У меня были смутные чувства. – Я не уверен, что правильно тебя понял… О чем ты…
– Ты сражаешься за жизнь, как зверь, загнанный в угол. Теперь ты вполне узнал цену условностям и правилам. Весь этот высокоморальный бред, нормы поведения, «хорошее-плохое» – все это больше ничего для тебя не значит. Трепаться о ценности человеческой жизни могут только люди, которым в данный момент ничего не угрожает. Тогда можно поразглагольствовать о смысле жизни, о правде и добре. О мировом зле. Но когда ты оказываешься в ситуации «или-или» – или твоя жизнь, или чужая – вот тогда, и только тогда ты узнаешь настоящую ценность человеческой жизни. Она не так уж велика, правда?.. – Эдрик спокойно посмотрел мне в глаза. – И какой бы выбор ты не сделал… начинаешь видеть все немного в другом свете, не так ли?
– Я не понимаю, к чему ты клонишь. Тебя что – радует то положение, в котором я оказался?
В моем голосе прозвучала скрытая угроза. Но он не обратил на нее внимания и беспечно ответил:
– В некотором смысле – да. Не потому, что тебе плохо или хорошо. Мне нет до этого дела.
– Почему же тогда?..
– Потому, что ты протрезвел.
– В каком смысле?..
– В том смысле, что все люди – пьяны. Опьянены иллюзиями. Придают великую ценность вещам маловажным и не замечают того, что имеет значение на самом деле. Боль, страдание, преддверие смерти – та точка, откуда все видно гораздо ясней. В правильной перспективе. Твой случай уникален тем, что ты, пробудившись, сумел растянуть эти предсмертные минуты на недели и месяцы. Но, к сожалению, ты – как и все остальные пробужденные – обречен. Ведь и ты протрезвел лишь тогда, когда тебя смертельно ранили.
– Думаешь, у меня нет шансов? – спросил я.
Я знал, что он чувствует мою злость.
Эдрик помедлил, а потом ответил:
– Все возможно…
Трещали поленья, пожираемые огнем… Прошло немало времени, прежде чем я нарушил молчание:
– Расскажи о себе.
– Что? – Он мельком посмотрел на меня. Спросил так, как будто бы не расслышал вопроса и просил повторить.
– Ты слышал мою историю. Теперь я хочу услышать твою.
– Я воин, а не поэт, – он усмехнулся. – Даже не сингайл. И не маг. Слова – твоя стихия, а не моя.
– Перестань. Ты обещал.
– Разве?
– Да, обещал. Или у тебя такая короткая память?
Он помолчал, а затем произнес:
– Я не умею рассказывать истории. Что именно ты хочешь знать?
– Кто ты.
Эдрик усмехнулся:
– Поскольку самый простой ответ на вопрос «кто ты?» – это имя, а мое имя тебе известно, остается предположить, что под этим простеньким вопросом скрывается целая куча других. Таких, например: «откуда ты?», «сколько тебе лет?», «кому ты служишь?», «во что веришь?», «каковы твои цели?»…
– Верно, – кивнул я.
– Я родился в Ильсильваре приблизительно тридцать пять лет тому назад. Своих родителей я никогда не знал. Меня воспитала Школа Железного Листа. Слышал когда-нибудь о ней?