– А кто управляет вашей организацией? – самым невинным тоном осведомился я.
– Прорицательница.
– Она правда может предвидеть будущее?
– Почти все настоятельницы в какой-то степени на это способны.
– А мужчины?
– У мастеров другие способности.
– И какое положение в Школе занимаешь ты?
– Я тел-ан-алатрит.
– Этого трудно добиться?
– Непросто. Для этого нужно выдержать обучение… – Мимолетная улыбка скользнула по его губам. – Что удается далеко не всем. А затем пройти последнее посвящение. Во время него и определяется, кто сумел Освободиться от Формы, а кто – нет.
– И что происходит с несумевшими?
– Они умирают.
– А с прошедшими испытание? Что дальше?
– А дальше – всё.
– Не понял.
– Ты можешь уйти. Или остаться учить молодежь. Во втором случае тебя будут называть «мастером».
– Как я понимаю, ты выбрал первый вариант?
– Совершенно верно. – Он опять улыбнулся. – Как видишь, я здесь.
– Вы поддерживаете какую-нибудь связь?
– Да, если нужно. Помнишь пожилого человека в трактире? Это была одна из моих настоятельниц.
Мне показалось, что я ослышался.
– «Настоятельниц»?.. Там был пожилой мужчина.
– У них нет пола. Вернее сказать, они могут принимать любой пол по своему усмотрению.
– Почему тогда… настоятельницы, а не настоятели?
– Потому что в Школе они обычно пребывают в женских обличьях. Считается, что женщина управляет лучше. Настоятельницы составляют административную иерархию Школы.
– А мастера?
– А мастера – отдельно. Такие, как я, в Школе ничем не управляют. Да нам это и не надо.
Я подумал, а потом спросил:
– Почему ты сказал, что пройти обучение удается не всем?
– Потому что оно не очень-то легкое. С точки зрения нормального человека… наверное, все это должно выглядеть как непрерывная цепь издевательств над детьми и подростками.
– И что хорошего может вырасти из детей, «воспитанных» таким образом? – произнося все это, я смотрел на него. Вообще-то, ответ на мой вопрос находился у меня перед глазами.
– Никто не ставит целью вырастить что-то «хорошее», – терпеливо разъяснил Эдрик. – Цель – Освободить от Формы. Любыми методами. Выдерживают не все. Некоторые ломаются, сходят с ума, убивают себя, умирают от перенагрузок. Другие закаляются. Как… как клинки, погружаемые после ковки в масло. Потом… потом все это становится неважным. Возникает понимание: ты просто есть. Здесь и сейчас. И ты свободен. А то, что привело тебя к этому пониманию… не имеет значения.
– И как ты теперь к ним относишься?
– Тел-ан-алатрит свободен от всего. В том числе и от самой Школы. Я ничего им не должен. И они мне ничего не должны.
– Но если ты не стал мастером… значит, какая-то неприязнь все-таки осталась?
– Нет. Я всегда мечтал посмотреть мир. Я знал, что смогу осуществить эту мечту только в том случае, если выживу на последнем посвящении. Иначе из Школы не уйти.
Я помолчал, а потом произнес:
– Мрачная какая-то у вас организация.
Эдрик кивнул. Он по-прежнему улыбался. Безмятежной улыбкой младенца.
…В полутемном кабинете сидит девушка. Она не слишком красива – дородная, широкая в кости, с явной склонностью к полноте. У нее круглое лицо, карие глаза и румяные щеки. Каштановые волосы заплетены в косу. Обычно она носит дорогое платье, и не брезгует украшениями, но сейчас ее одежда – самая обычная. Она любит смеяться, но уже неделю в крепости Агимор никто не слышал ее смеха.
С тех пор, как умер ее отец. Точнее сказать – с тех пор, как его убили.
Девушку зовут Сазки Киправельт.
* * *
…Скрипнувшая дверь отвлекла Сазки от невеселых мыслей. Она обернулась. Вошел Норбак Шуртальт – помощник отца, заправлявший здесь всеми бумажными делами. После смерти Хаздора он принял на себя управление крепостью – кому-то надо было это делать. Пока еще пришлют нового коменданта… Норбак двигался скованно, осторожно, как будто боялся нарушить тишину. «Лучше бы он вел себя, как прежде…» – с тоской подумала Сазки. Но она знала, что это невозможно. Уже ничего не будет прежним, никогда. Не считая ее отца, пало пятьдесят солдат. Те, кто знал их – живущие в Бисарихе и Агиморе родственники и друзья погибших – все еще не могли прийти в себя от случившегося. Говорят, солдаты были еще живы, когда к броду подъехал второй отряд. Но потом по берегу разлилась удушающая вонь, а когда, спустя час, она начала постепенно рассеиваться, то все раненые, оказавшиеся в зоне действия смердящего облака, были уже давно мертвы.
Из сорока всадников ни один не осмелился последовать за двумя убийцами. Теперь многие смотрели на них, как на трусов. Так же воспринимала их и Сазки… хотя разумом она и понимала, что и всадники вряд ли бы сумели что-то сделать с этими двумя. Если им хватило всего нескольких минут, чтобы уничтожить отряд пехоты, если в городе они убили оборотня из Древа Кошки, если… Сазки почувствовала, как к горлу подступает бешенство. Она закрыла глаза и приказала себе ни о чем не думать. Иначе она снова выйдет из себя, будет ломать и крушить все вокруг – а потом ударится в слезы.
Нельзя этого делать. Хватит. Не сейчас. Не при Норбаке.
Грузный мужчина осторожно сел в кресло. Сазки был невыносим его вид, это постное выражение лица, это сочувствие на дне его глаз… Она отвернулась.
– Как ты? – тихо спросил Норбак.
Она покачала головой. Он вздохнул.
Сазки тупо смотрела на письменный стол отца – как и неделю назад, когда он был еще жив, заваленный книгами, письмами, бумагами… Она с ненавистью уставилась на свиток пергамента со сломанной печатью Рендекса.
Хаздор получил послание перед самым появлением этих двоих. Он ничего не успел сделать. Обнаружил их в хрустальном шаре уже совсем близко, у перепутья. Едва-едва успел добраться до брода по юго-западной дороге. Всадников он отправил через город, на север: выбравшись на тракт, они должны были перекрыть беглецам путь к отступлению.
За неделю Сазки успела несколько раз перечитать это письмо. И каждый раз ей хотелось разорвать его в клочья. Из-за этого клочка пергамента погиб ее отец!.. Послание, помимо кратких комментариев одного из лейтенантов рендексовской стражи, содержало в себе точную копию другого письма, отправленного в Рендекс из Экфорда, а еще прежде, в Экфорд – из Миррабата, капитаном тамошней стражи Лассуром Эридельтом.