Дойл кивнул.
– Бывало, крылатые фейри таяли и умирали, когда теряли крылья.
– Я не хотела ему вреда...
– Сидхе опасней всего, когда не хотят вреда, – сказал Холод с горечью, которой мне у него наблюдать еще не приходилось.
– Сегодня моя ночь, – напомнил Никка. До сих пор он в разговоре участия не принимал, и стоило мне взглянуть в его карие глаза, как у меня внизу все напряглось. Желание Никки было не просто откровенным, оно было свирепым, совсем не то что обычная его нежность.
– Судя по твоему виду, – сказал Дойл, – ты все еще опьянен силой. Думаю, чаша на сегодня с тобой не закончила. Я боюсь, что для Мерри это обернется плохо.
Никка помотал головой, не отрывая взгляда от меня, словно все остальное для него не существовало.
– Моя ночь.
Гален перешагнул порог и уставился на крылья Никки.
– Ух ты, это что-то новенькое!
– Многовато сегодня новенького, – настороженно заметил Дойл.
Никке не было дела ни до чего.
– Моя ночь. – И он протянул ко мне руку.
– Нет, – сказал Дойл, взял меня за руку и отвел подальше от кровати.
– Она моя сегодня! – возмутился Никка, и я подумала, что сейчас они подерутся или по крайней мере поругаются.
– Формально – не твоя, а Риса, – поправил Дойл, – и оба вы свое уже получили.
– Если Рис свое получил, то следующий на очереди – ты, Дойл, – сказал Холод.
Никка сжал кулаки:
– Нет! Мы не закончили! – Голос его словно исходил откуда-то из глубин. Может, Никка и стал крылатым, но энергия его была не от воздуха, а от земли.
Дойл передвинул меня себе за спину, отгородив от Никки. Крылья укрывали стоящего на коленях в кровати стража, будто волшебный плащ.
– Приди в себя, Никка. Я не знаю, какие виды на тебя имеет Богиня, но пока мы не убедимся, что для Мерри это безвредно, нам нужно быть осторожней. Твоя божественность не стоит жизни Мерри. Ничто на свете не стоит такой цены.
Я выглянула из-за черной гладкой руки Дойла и увидела, как Никка пытается справиться с собой. Казалось, что он борется с какой-то чуждой силой, и этой силе плевать на то, чего хочет или не хочет Никка.
Страж повалился на четвереньки, крылья улеглись у него вдоль спины, волосы густой каштановой волной накрыли лицо и половину кровати. Он вздохнул так глубоко, что содрогнулся всем телом, радуга крыльев затрепетала. Когда Никка поднял голову, на лице у него была страдальческая гримаса, но он кивнул:
– Дойл прав, прав. – Он шептал это снова и снова, словно убеждал самого себя или ту силу, что им владела.
Дойл шагнул к нему и нежно тронул за лицо.
– Прости, брат, но безопасность Мерри – на первом месте.
Никка кивнул. Вряд ли он почувствовал руку Дойла. Глаза у него будто ничего не видели.
Дойл отступил от кровати, оттесняя меня все дальше, словно по-прежнему не доверял Никке.
– Никто, не получивший еще божественности, не должен спать с Мерри, пока мы не поймем, чего добиваются чаша и Богиня.
– Так что остаются только Рис и Холод, – сказал Гален. Не слишком обрадованный.
– Только Холод – пока не выясним, как много силы вернулось к Рису, – поправил Дойл.
– Не так много, как я надеялся, – сказал появившийся на пороге Рис. – Шалфей задурил мне голову, как вино в субботний вечер.
– А где Шалфей? – спросила я.
– Вся эта магия, видимо, привлекла внимание Конхенн. Она занялась утешением нашего свежеиспеченного сидхе.
– Я думал, с него на эту ночь сидхе хватило, – удивился Гален.
Рис пожал плечами:
– Конхенн умеет уговорить.
– Это ж до какого отчаяния она дошла, что позвала его к себе, – сказал Холод.
– Ну, не знаю, – сказала я. – В последние две недели она без всяких околичностей дала понять, что обрадуется любому из нас в своей постели.
– Мы и так спим в ее постели, – заметил Дойл.
Я посмотрела на него укоризненно:
– Только чтобы быть рядом, пока она не нарыдается и не заснет. Я не это имела в виду.
Дойл позволил себе намек на улыбку.
– Когда скорбь Мэви пошла на убыль, она... дала понять, что была бы не против более ощутимого "присутствия рядом".
Улыбка меня поразила. Наверное, попытки Мэви соблазнить моего Мрака были "ощутимей", чем мне казалось. Рис фыркнул:
– Сейчас ее утешают очень даже ощутимо.
– Вы не понимаете, – сказал Холод. – Никто из вас не понимает.
– Чего не понимаем? – спросила я, глядя в холодное красивое лицо.
– Насколько велика ее нужда, что она приняла Шалфея.
– Он теперь сидхе. Не знаю, надолго ли, но на сегодня – точно.
– Это навсегда, – сказал Холод.
Я нахмурилась:
– Нет, магия может превратить в сидхе на время, как Слезы Бранвэйн. Но сидхе нужно родиться.
– Это неверно, – возразил Холод.
И мне припомнилось вдруг прекрасное дитя, танцующее на снегу. Почему-то казалось нормальным, что изначально бесплотное существо превратилось в сидхе. Но малые фейри или люди в сидхе превратиться не могут. Они не становятся сидхе, так просто не бывает.
– Когда-то мы собирали новых сидхе словно грибы в лесу, – сообщил Холод. – Они росли как после дождичка.
– Отец мне о таком не рассказывал. – Я не хотела сказать, что не поверила, но тон выдал мои сомнения.
– Это было две тысячи лет назад, если не больше, – объяснил Дойл. – С первым великим заклятием мы потеряли способность творить новых сидхе. Мало кому из нас хочется говорить о настоящих утратах.
– Подозреваю, что наши утраты были не так безвозвратны, как нас заставили поверить, – заметил Холод.
– Нас никто не обманывал, – сказал Дойл.
Холод смерил его долгим взглядом:
– Чашу утратил Благой Двор, Дойл. И они же вынудили нас расстаться с большей частью нашей сущности.
Дойл мотнул головой.
– Я не стану спорить на эту тему. Ни с кем из вас, – добавил он, взглянув на Риса и Галена.
Гален развел руками:
– Я никогда и не спорил.
– Ты слишком молод, – согласился Дойл.
– Ну так, может, объяснишь что-нибудь тем, кому еще не стукнуло полтыщи лет?