Я по-прежнему ошеломленно озирался вокруг. Но никакого движения заметно не было — только ветер трепал жалкие лохмотья, повисшие на скалах.
— Не похоже, чтобы тут кто-нибудь выжил… — Факварл подошел к изуродованному трупу посреди дороги, потыкал его сандалией и хмыкнул. — Признавайся, Бартимеус, что ты делал с этим бедолагой?
Тут я пришел в себя.
— Когда я прилетел, все так и было! Ты на что, вообще, намекаешь?
— Да ладно, Бартимеус, не мне осуждать твои маленькие слабости! — сказал Факварл. Он подошел ко мне, похлопал меня по плечу. — Успокойся, шучу я, шучу. Я же знаю, что ты бы не стал отъедать головы у мертвецов!
Я резко кивнул.
— Спасибо. Нет, не стал бы.
— Насколько я помню, ты предпочитаешь сочную попку!
— Ну да, ну да. Это куда питательнее.
— В любом случае, — продолжал Факварл, — раны явно старые. Он лежит тут со вчерашнего дня, или я ничего не смыслю в покойниках. [41]
— И магия вокруг тоже старая, — добавил я, созерцая раскиданные останки. — В основном Взрывы, и довольно мощные, хотя местами попадаются и Судороги. Ничего особенно утонченного, грубая мощь.
— Утукку, думаешь?
— Я бы сказал, что да. Я нашел отпечаток лапы: большой, но не настолько, чтобы принадлежать ифриту.
— Что ж, Бартимеус, мы наконец-то напали на след! Я бы предложил немедленно отправиться к хозяину и сообщить ему об этом, но давай посмотрим правде в глаза: тебя он слушать не захочет.
Я еще раз огляделся по сторонам.
— Кстати, о Хабе, — вполголоса сказал я, — со мной сейчас случилась странная штука. Вот ты, когда прилетел сюда, не заметил, случайно, что здесь кроме меня был кто-то еще?
Факварл покачал своей блестящей головой.
— Да нет, ты был один, как перст, разве что нервный какой-то. А что?
— Ничего, просто мне показалось, что тень Хабы… — Я осекся и выругался. — Да нет, мне не показалось — я точно знаю, что она тянулась ко мне, вверх по долине! Вот только что! Но тут явился ты, и она тут же смылась.
Факварл нахмурился.
— Правда? Хреново дело!
— Объясни.
— Ну, это означает, что я практически спас тебя от довольно мерзкой участи. Только пожалуйста, Бартимеус, никому не слова, не порть мне репутацию! — Он задумчиво потер подбородок. — Однако странно, что Хабе пришло в голову напасть на тебя тут, в глуши, — сказал он. — Отчего бы не прямо в лагере? Зачем эта скрытность? Весьма занимательный вопрос!
— Очень рад, что тебя это занимает! — рявкнул я. — Лично мне это занимательным совершенно не кажется!
Нубиец ухмыльнулся.
— Ну а ты чего хотел? Откровенно говоря, довольно странно, что ты до сих пор жив. Хаба на тебя зуб держит за ту историю с гиппопотамом. И это не считая твоих личных особенностей. Этих двух причин вполне достаточно, чтобы тебя укокошить.
Я взглянул на него искоса.
— Моих личных особенностей? Это каких же?
— Ну ты и спросишь! Знаешь, Бартимеус, я воробей стреляный, но таких духов, как ты, больше не встречал. Гули [42] — не подарок, и ларвы [43] тоже, у них у всех ужасные манеры, но, клянусь Зевсом, они хотя бы не влезают в разговор, пока их не спросят, и не задирают более старших и могущественных, как ты. Давай посмотрим правде в глаза: один твой вид способен взбесить даже самого трезвомыслящего духа.
То ли дело было в пережитом потрясении, то ли рожа у него была чересчур уж самодовольная, но я не выдержал. По рукам у меня побежало голубое пламя; я в ярости шагнул ему навстречу.
Факварл негодующе фыркнул. Вокруг его пухлых ладоней заметались зеленые молнии.
— Даже и не думай! У тебя нет шансов!
— Ах вот как, друг мой? Так вот, разреши тебе напомнить, что…
Я осекся; голубое пламя внезапно потухло. Факварл уронил руки одновременно со мной. Мы молча застыли посреди дороги, стоя друг напротив друга и насторожив уши. Оба мы почуяли одно и то же: почти неощутимое изменение планов и время от времени слабые, но отчетливые толчки. Ощущение было знакомое, и источник его находился где-то неподалеку.
Это вызывали джиннов.
Мы как один взмыли в воздух, позабыв раздоры. И как один сменили облик. Двое орлов (один жирный и противный, другой — эталон птичьей грации и красоты) поднялись над утесами. Мы кружили над пустыней, затянутой буровато-белым жарким маревом.
Я проверил высшие планы, где цвета не такие яркие и меньше отвлекают, и издал торжествующий клекот. На юге над землей двигалось что-то светящееся. Огоньки — очевидно, несколько духов — собирались туда, где торговый тракт шел через ущелье меж голых скал.
Орлы, не говоря ни слова, расправили крылья. Мы бок о бок понеслись на юг, к дороге.
Вскоре на Соломоновом тракте появились два бородатых путника. Один был молод и хорош собой, второй плотен и растрепан; оба были в песке после многих миль пройденного пути. Оба носили крашеное шерстяное платье, оба тащили за плечами тяжелые мешки. Оба опирались на дубовые посохи.
Топ-топ, шарк-шарк — мы с Факварлом изо всех сил притворялись слабыми, уязвимыми людьми. Чтобы скрыть свое истинное могущество, мы сменили облик на пяти планах и использовали Мороки на двух остальных, замаскировав свою природу.
Согбенные от усталости, люди брели на юг, вздымая пыль и глядя на приближающиеся черные утесы по обе стороны от дороги. Мы еще с высоты прикинули, что тут, среди скал, должно быть самое подходящее место для засады, если вы склонны устраивать таковые.
Вот и мы с Факварлом решили устроить засаду на свой манер.
Где-то наверху прятались джинны, которых мы заметили издалека, однако пока что их было не видно, не слышно. Все было тихо, лишь два стервятника время от времени показывались в небе. Я взглянул на них. Насколько я мог судить, стервятники были настоящие. Я опустил глаза; мы устало брели вперед, шаг за шагом.
Посреди скальной гряды утесы слегка расступались, и дорога выходила в более широкое ущелье, окруженное осыпями, увенчанными зубчатыми базальтовыми выступами.
Одинокие и совершенно беззащитные путники наконец остановились. Факварл сделал вид, что возится со своим мешком. Я теребил бороду и, щурясь, озирался по сторонам.