Усики мотылька затрепетали. Я откашлялся и осторожно спросил:
— Филокрит?
Ответ, беззвучный, как полет совы:
— Имя того, кем я был, утрачено. Я всего лишь последний вздох, отпечаток в воздухе. Взмахи твоих крылышек тревожат воздух, и последний мой след вот-вот развеется. Ты ищешь Кольцо?
Мотылек из вежливости принялся махать крылышками как можно реже. Я осторожно ответил, поскольку в голосе чувствовалась не только печаль, но и злоба:
— Нет, ну что ты!
— А! Это мудро. А я вот искал Кольцо…
— В самом деле? Э-э… Ну и как, успешно?
— А ты как думаешь? Теперь я всего лишь голос в проклятом кувшине.
— И то верно.
Голос издал стенание, исполненное безграничной тоски и сожаления.
— Ах, — прошептал он, — будь у меня хоть наперсток сущности, я бы сожрал тебя, джиннишка, проглотил одним глотком! Увы, не могу! Ибо Соломон покарал меня, и теперь я менее чем ничто.
— Какая жалость! — с чувством ответил я. — Это большое горе! Ну ладно, приятно было с тобой поболтать, однако теперь снаружи, похоже, все затихло, так что я, пожалуй, полечу…
— Ах, — пробормотал голос, — если бы я только мог тоже покинуть эту темницу! Я бы вверг Соломона во тьму кромешную! Да, теперь я владею его тайной. Я мог бы отобрать у него Кольцо. Но это знание досталось мне слишком поздно! У меня был один-единственный шанс. Я потратил его впустую и ныне навеки останусь здесь, слабым шелестом, детским вздохом…
— Ну, — сказал я, заново обратившись в слух, — само собой разумеется, что поделиться своим абсолютно надежным методом отбирания колец ты не пожелаешь. Меня-то это, конечно, совершенно не интересует, но вдруг кто-нибудь да сможет отомстить за тебя…
— Что мне до мести? — Голос был так слаб, что каждый взмах крылышек мотылька в стоячем воздухе разбивал его звук на фрагменты. — Я — всего лишь шепот невыразимой печали, я…
— Ну, мог бы помочь какому-нибудь другому духу достичь величия…
— Мне нет дела до судьбы других. Я желаю смерти всем существам в обоих мирах, кто полон сил и жизни…
— Да, конечно, это благородное чувство, — сухо заметил мотылек и потянулся к крышке. — И тем не менее, на мой взгляд, Соломон был и остается непобедимым. Кольцо украсть нельзя, это все знают.
В голосе послышалось колебание.
— Как? Ты мне не веришь?
— Не верю, конечно. Ну и что, тебе-то какая разница. Сиди тут и слушай собственное эхо, коли тебе так нравится. А у меня полно дел, порученных царем, мне языком попусту трепать некогда. Пока!
— Глупец!
Как ни слаб и бесплотен был этот голос, переполнявшее его темное чувство оказалось настолько могучим, что у меня аж крылышки задрожали. Хорошо еще, что Филокрит лишился всяких сил и не мог причинить мне вреда!
— Как слепо ты возвращаешься в рабство, — шептало эхо, — когда ты мог бы в мгновение ока повергнуть Соломона и овладеть Кольцом!
— Можно подумать, ты знаешь, как это сделать! — фыркнул я.
— Ну да! Знаю!
— Да ну? И кто это говорит?
— Я это говорю!
— Ты? Запертый тут, в духоте? Да ты просто трепло!
— Ах, я не всегда пребывал тут, в этой комнатенке! — воскликнул голос. — Для начала проклятый царь держал меня у себя в спальне и хвастался мною всем своим женам! Я слышал все его разговоры, слышал приказы, которые он отдавал своим слугам, а главное, я слышал, как он разговаривал с тем ужасным существом, которое подчиняется Кольцу. Я знаю его слабое место! Я знаю, как он скрывает его от мира! Скажи мне, джинн, ночь теперь или день?
— Самая что ни на есть глухая ночь.
— Ага! Так ты, верно, видел царя, бродя по его покоям?
Я подумал, что немного наивности не помешает.
— Я видел его в обсерватории, он стоял, глядя на звезды.
— Глупец, верящий внешности! То был не Соломон!
— А кто же тогда?
— То было волшебство, сотворенное Духом Кольца. Заклятие, наложенное на глиняную куколку. Куколка превращается в царя, а царь удаляется в свои личные покои и ложится спать. Это мощная Иллюзия, ловушка для врагов. Когда я напал на обманку, думая, будто Соломон беззащитен, настоящий царь узнал об этом и в мгновение ока поймал меня в свои сети. Ах, если бы я не обратил на него внимания, я не был бы обречен на подобную участь!
Я призадумался.
— А как именно он тебя поймал?
— С помощью другой Иллюзии. Он на них мастер! Мне почудилось огромное существо, вырвавшееся из-под земли, существо столь могущественное, что я онемел от ужаса. И пока я пытался сражаться с ним, меча Взрыв за Взрывом в его извивающиеся щупальца, Соломон появился у меня за спиной и повернул Кольцо. И вот я здесь.
Мотылек обдумал неожиданную новость. Так вот, значит, почему я до сих пор на Земле! Девчонку не сожрали, она просто в плену. Мне это ничего хорошего не сулило, не в последнюю очередь потому, что Соломон наверняка пожелает поближе познакомиться с ловким рабом, который сумел провести ее так далеко. Нужно было что-то делать, и делать быстро. Но сперва нужно было вытянуть из Филокрита остальные сведения.
— Это все замечательно, — небрежно заметил я, — но предположим, что ты и впрямь не обратил внимания на Иллюзию и добрался до настоящего Соломона. Но ведь Кольцо-то по-прежнему было бы при нем! Тебе нипочем не удалось бы его снять.
Откуда-то донесся рев, яростный, но при этом очень слабый, точно далекая гроза над морем. Воздух пошел странными вихрями, от которых мотылек закачался, будто на волнах.
— О недостойнейший, пустоголовейший Бартимеус, как жаль, что я не могу порвать твои крылышки в клочья! Соломон отнюдь не непобедим! Ложась спать, он снимает Кольцо!
Я добавил в свой тон чуточку скепсиса.
— Зачем бы ему это делать? Во всех историях говорится, что он не снимает его ни на миг. Одна из его жен пыталась…
— Врут эти ваши истории! Царю выгодно, чтобы все так думали, вот он их и распускает. С полуночи до первых петухов царю нужно спать. А чтобы уснуть, он вынужден снимать Кольцо!
— Да он просто не станет этого делать, — возразил я. — Это для него слишком рискованно. Все его могущество…
Кувшин заполнился свирепым бульканьем, похожим на звук разъяренного забившегося водостока. Филокрит смеялся.
— Да-да, в могуществе-то и проблема! В Кольце его слишком много! Его энергия сжигает любого, кто его носит! Днем Соломон еще способен это терпеть, хотя ему приходится скрывать свою боль от внешнего мира. Но ночью, в одиночестве, он вынужден давать себе передышку. Кольцо лежит на серебряном блюде подле его ложа — разумеется, достаточно близко, чтобы схватить его в мгновение ока. И тем не менее он уязвим!