– Вы могли бы воспользоваться сегодня моей бритвой, мистер Эйрсли, – сказал человек, который размешивал угли, украдкой подмигивая своему приятелю, юноше.
– Нет, благодарю вас, она мне не понадобится; через час или два я рассчитываю выйти отсюда, – торопливо ответил тот.
Потом он еще раз подошел к окну, снова возвратился ни с чем, глубоко вздохнул и вышел из комнаты; двое других громко расхохотались.
– Никогда не видел такой потехи, – сказал джентльмен, предлагавший бритву и чья фамилия, как оказалось, была Прайс. – Никогда!
Мистер Прайс подкрепил эти слова ругательством и снова захохотал, а юноша (который считал своего приятеля одним из чудеснейших людей), конечно, вторил ему.
– Подумайте только! – продолжал Прайс, обращаясь к мистеру Пиквику. – Вчера исполнилась неделя, как этот человек сидит здесь, и он ни разу не брился; уверен, что его выпустят через полчаса, так что бритье можно отложить до возвращения домой.
– Бедняга! – воскликнул мистер Пиквик. – И у него действительно есть шансы выпутаться из затруднения?
– Какие к черту шансы! – отозвался Прайс. – У него и намека нет на них. Я бы вот этого не дал за его шансы разгуливать по улицам через десять лет.
С этими словами мистер Прайс презрительно щелкнул пальцами и позвонил.
– Дайте мне лист бумаги, Круки, – приказал мистер Прайс слуге, который костюмом и внешностью напоминал нечто среднее между обанкротившимся скотоводом и разорившимся погонщиком, – и стакан грогу, слышите, Круки? Я хочу написать отцу, и мне нужно возбудительное, иначе не удастся напасть на старика с достаточной энергией.
Вряд ли следует упоминать о том, что, услышав эту остроумную речь, юноша расхохотался чуть ли не до судорог.
– Правильно! – согласился мистер Прайс. – Никогда не падайте духом. Все на свете вздор, не так ли?
– Великолепно! – воскликнул молодой джентльмен.
– У вас есть бодрость, что и говорить, – сказал Прайс. – Вы видели жизнь.
– Еще бы не видел! – отозвался юноша.
Он видел ее сквозь грязные стекла трактира.
Мистер Пиквик, чувствуя немалое отвращение к этому диалогу, а также к тону и манерам тех, которые его вели, только хотел было спросить, не может ли он получить отдельную комнату, как к ним вошли три человека вполне приличного вида, заметив которых мальчик бросил свою сигару в камин и, шепнув мистеру Прайсу, что они пришли «улаживать его дело», уселся вместе с ними за стол в другом конце комнаты.
Оказалось, однако, что уладить дело далеко не так легко, как предполагал молодой джентльмен, ибо последовал очень длинный разговор, и мистер Пиквик невольно услышал гневные фразы, касающиеся распущенной жизни и не раз дарованного прощения. Затем последовало очень ясное упоминание, сделанное старшим из джентльменов, об Уайткросс-стрит [127] , после чего молодой джентльмен, невзирая на свой апломб и свою бодрость и на свое знание жизни в придачу, опустил голову на стол и горестно разрыдался.
Весьма довольный тем, что юноша столь внезапно забыл о своей доблести и столь основательно сбавил тон, мистер Пиквик позвонил и был переведен, по его просьбе, в отдельную комнату, снабженную ковром, столом, стульями, буфетом, диваном и украшенную зеркалом и старыми гравюрами. Сидя в ожидании завтрака, он имел удовольствие слушать над своей головой игру миссис Немби на рояле. Вместе с завтраком явился и мистер Перкер.
– Так... пригвождены, наконец, уважаемый сэр? – сказал маленький поверенный. – Ну что ж, я об этом не жалею, потому что теперь вы поймете нелепость такого поведения. Я подсчитал все расходы – судебные издержки и возмещение убытков, словом всю сумму, на которую выдан исполнительный лист, и лучше мы уладим дело сейчас же, не теряя времени. Полагаю, Немби уже вернулся домой. Что скажете, уважаемый сэр? Я выдам чек или вы сами это сделаете?
Говоря это, маленький поверенный потирал руки с притворной беззаботностью, но, посмотрев на физиономию мистера Пиквика, не мог не бросить унылого взгляда в сторону Сэма Уэллера.
– Перкер, прошу вас больше со мной об этом не говорить, – сказал мистер Пиквик. – Я не вижу оснований оставаться здесь и сегодня же вечером отправлюсь в тюрьму.
– Но нельзя же вам ехать на Уайткросс-стрит, уважаемый сэр! – воскликнул Перкер. – Это немыслимо! Там шестьдесят кроватей в каждой камере и дверь на засове шестнадцать часов в сутки.
– Я бы предпочел какое-нибудь другое место заключения, если это возможно, – сказал мистер Пиквик. – Если же нельзя, то я должен с этим примириться.
– Вы можете отправиться во Флит [128] , уважаемый сэр, раз уж вы решили сидеть в тюрьме, – предложил Перкер.
– Хорошо, – сказал мистер Пиквик. – Я туда и отправлюсь, как только позавтракаю.
– Постойте, уважаемый сэр. Совершенно незачем так спешить, чтобы попасть туда, откуда большинство людей так стремится вырваться, – сказал добродушный маленький поверенный. – Нам еще нужно получить habeas corpus [129] . До четырех часов дня ни одного судьи не застать в судебных камерах. Вам придется подождать.
– Прекрасно, – сказал мистер Пиквик спокойно и твердо. – В таком случае в два часа мы еще съедим здесь отбивные котлеты. Позаботьтесь об этом, Сэм, и распорядитесь, чтобы они были поданы вовремя.
Мистер Пиквик, несмотря на все увещания и доводы Перкера, остался непоколебим. Котлеты появились и исчезли своевременно; затем его усадили в наемную карету и повезли в Чансери-Лейн, но лишь после того, как он около получаса ждал мистера Немби, которого никак нельзя было потревожить раньше, ибо он пригласил к обеду избранное общество.
В Сарджентс-Инне [130] дежурили двое судей – Суда Королевской Скамьи и Суда Общих Тяжб – и дела у них было по горло, если судить по количеству адвокатских клерков, шнырявших взад и вперед с кипами бумаг. Когда они подъехали к низкой арке, которая служит входом в Сарджентс-Инн, Перкера задержали на несколько минут переговоры с извозчиком о плате и сдаче, а мистер Пиквик, отойдя в сторону от потока людей, входивших и выходивших, стал спокойно и не без любопытства наблюдать.