Брант пожал плечами:
— Что ж, выходит, твои формулировки были недостаточно расплывчаты. Или же тебя нарочно неправильно поняли.
Эштон осторожно взял газету из рук приятеля, дивясь тому, что не сразу ее заметил. «Наверное, мне действительно не мешало бы как следует выспаться, — подумал виконт. — Похоже, я стал таким же слепым и рассеянным, как мой престарелый дед перед смертью». Эштон был еще совсем молод, когда старик умер. Как-то вечером дед вышел побродить по пустоши и утонул в трясине. И сейчас Эштону казалось, что его тоже засасывала какая-то трясина — это было ужасно неприятное чувство, заставлявшее его сомневаться в каждом своем шаге, в каждом решении.
Газета была развернута на разделе светской хроники, где сообщалось о помолвках, браках, рождениях и смертях. Одного беглого взгляда хватило Эштону, чтобы понять, что привело Бранта к нему домой в столь ранний час. В весьма недвусмысленных выражениях, с перечислением всех титулов его предков, там сообщалось о его, Эштона, помолвке с леди Клариссой Хаттон-Мур. У виконта тут же пропал аппетит и началась изжога. Было очевидно, что он оказался в ловушке.
— Но я не делал ей предложения, — пробормотал он в растерянности. — Не было никаких «дорогая, не окажете ли вы мне честь…» И кольца тоже не было.
Брант налил себе кофе и спросил:
— А что же ты теперь можешь сделать?
Эштон со вздохом пожал плечами:
— Полагаю, что ничего. — Он по-прежнему смотрел на заметку. У него вдруг промелькнула мысль, что этому объявлению больше бы соответствовало место в разделе некрологов. — Видишь ли, в свете давно замечены мои ухаживания за Клариссой и мой интерес к ней. Не секрет, что такого рода действия со стороны мужчины обычно предшествуют помолвке. И действительно, помолвка изначально входила в мои планы. Я лишь немного затягивал с предложением.
«Немного затягивал с предложением». Весьма неадекватное описание того, что творилось с ним с той самой ночи у миссис Крэтчитт. В ту ночь он отправился кутить с друзьями, приняв окончательное решение связать свое будущее с Клариссой, а вернулся домой, дрожа от страха и отвращения при мысли о том, что Кларисса — все, что осталось ему на всю оставшуюся жизнь. У него не было времени на то, чтобы вернуть себе душевное спокойствие и способность мыслить здраво. Эштон нахмурился, подумав о том, что брат Клариссы (возможно, и она сама) почувствовал его сомнения и решил действовать быстро, чтобы не позволить ему отвертеться. Но, как бы то ни было, несмотря на его нынешние колебания, он не изменит однажды принятого решения.
— Почуяли, что ты готов передумать? — спросил Брант, словно прочитав мысли друга.
— Да, возможно. Но мои колебания — временное явление. Ведь мужчина обязан мыслить здраво. Обязан помнить о своей ответственности. Именно поэтому я сделаю ей предложение. Но если честно, то сердечной склонности я к ней никогда не питал.
— Да, разумеется, Кларисса хороша собой, она прекрасное украшение любого светского мероприятия, но я не вижу и никогда не видел в ней ничего такого, что могло бы тебя расшевелить.
— Но у нее имеется хорошее приданое. К тому же мне не придется задувать все свечи, чтобы сделать себе наследника.
Брант поморщился:
— Но тебе придется развести в спальне громадный костер, чтобы не заледенеть до костей, оказавшись с ней под одеялом.
— Значит, ты тоже думаешь, что в ней не хватает огня?
Брант криво усмехнулся:
— Разумеется, не хватает. А если точнее, то его совсем в ней нет. Мне кажется, это совершенно очевидно.
— И ты считаешь, что я ищу чего-то большего, верно? — спросил Эштон.
Друг улыбнулся, но в его улыбке был оттенок грусти.
— В сущности, мы все ищем чего-то большего, но очень редко находим. Поэтому мы выбираем деньги и подходящую родословную, а затем проводим остаток жизни, пытаясь найти этот огонь и это тепло в другом месте. Я тоже когда-то думал, что нашел то, что искал, — добавил Брант почти шепотом.
— И обманулся? — Эштон был уверен, что знает, когда именно Брант испытал самое большое в жизни разочарование, ибо все его друзья почувствовали, как он изменился.
Около года назад Брант из восторженного юноши превратился в ожесточенного циника.
— Похоже, что обманулся. Она была дочерью викария…
— Викария? — переспросил Эштон. — Подозреваю, что твоя мать была раздосадована.
Брант снова усмехнулся:
— «Раздосадована» — слишком мягко сказано. Моя дорогая матушка была в ярости. А моя предполагаемая невеста, увидев, что я не стремлюсь делать ей предложение, вышла замуж за другого. Но я твердо решил, что женюсь на ней, на моей славной Фейт. Увы, она исчезла. Ее отец сказал, что она убежала с солдатом.
— И ты ему поверил?
— Даже не знаю… Возможно — отчасти. Ведь ее отец — уважаемый человек, викарий, известный своей добропорядочностью. Мне трудно поверить в то, что он солгал мне. И если бы она бесследно исчезла, то он наверняка попытался бы ее найти. И тогда я решил, что если уж нельзя доверять даже дочери викария с именем Фейт, то есть Вера, то кому же тогда вообще можно верить? Со временем я найду какую-нибудь подходящую девушку, которая устроит мою мать, и буду пыхтеть над ней, пока она не народит мне целый выводок детишек. И все это время буду содержать любовницу для удовлетворения моих низменных потребностей.
Эштон почувствовал, как по спине его пробежал холодок — и вовсе не из-за тех унылых слов, в которых Брант описал свое будущее. В ушах у него вдруг прозвучали слова Пенелопы: «Кто-то умер на этой кровати. Ах, бедная Фейт». Он тут же приказал себе не поддаваться глупым суевериям, но недобрые предчувствия уже закрались в душу. Эштон тщетно уверял себя, что Фейт не такое уж редкое имя, так что едва ли Пенелопа видела ту самую Фейт, даже если она действительно способна общаться с призраками.
Виконту пришлось сделать над собой усилие, чтобы вернуться к предмету разговора, к своей помолвке с Клариссой. Тяжко вздохнув, он пробормотал:
— Ох какая беспросветность…
Брант поморщился и тихо сказал:
— Увы, с этим ничего не поделаешь. Хорошо это или плохо, но мы с тобой обременены определенными обязательствами, налагаемыми на нас происхождением, титулами, так что именно такое будущее ждет нас всех. — Брант намазал медом поджаренный ломтик хлеба. — Ты собираешься выразить Хаттон-Мурам свое неудовольствие по поводу того, что они опережают события, или ты намерен промолчать?
— Я скажу им все, что думаю. Ну, может, не все, но несколько резких замечаний я все же сделаю, вручая Клариссе кольцо. Возможно, даже говорить ничего не придется, поскольку уже тот факт, что знаменитый изумруд Радмуров так и не украсит ее пальчик, будет достаточно красноречив. Полагаю, у меня хватит смелости на такой шаг. Впрочем, это будет не более чем последний и отчаянный жест приговоренного к казни, на шее которого вот-вот затянется веревка.