Из этой комнаты вели еще какие-то двери.
Я выбрала ту, за которой начиналась еще одна лестница. Выше, выше, открывая все двери на пути. Одна комната оказалась не похожей на остальные. Посередине лежал деревянный настил, приподнятый над уровнем каменного пола, в настиле повсюду торчали какие-то странные выступы. Я не сразу сообразила, почему он похож на негатив потолка главного зала. Собственно, так оно и было, это обратная сторона узора, похожего на вентиляторы, в потолке аббатства. Волосы у меня на загривке встали дыбом — я будто попала в какой-то колдовской мир.
В конце коридора еще одна дверь. За ней крошечная комнатушка, тупик. На дальней стене я увидела большой белый диск, подсвеченный уличными фонарями. По краю его шли метки, а еще я увидела две палки — стрелки часов. Я оказалась рядом с башенными часами, с обратной стороны. Вдоль боковых стен шли каменные выступы. Я присела на один из них, не отводя глаз от часов — помимо воли, я улыбнулась, я в жизни не была в таком странном месте. Будто сидишь на внутренней стороне луны. И тут одна из прикрепленных к часам металлических тяг щелкнула, минутная стрелка сдвинулась. Прошла еще одна минута, внутри у меня все скрутило, мысли вернулись к Жуку.
По всему миру часы отсчитывают секунды, минуты, часы. Ход их необратим. Тысячи, может, даже миллионы часовых механизмов. Будь у меня под рукой кирпич, я запустила бы им в круглый белый циферблат так, чтобы осколки стекла хлынули в ночь. Я сейчас готова была расколотить все часы в мире. Только какой толк? Гонца убивать бесполезно, так, кажется, говорят.
И вот, сидя там, я поняла: я не туда сваливаю вину. Я смотрю изнутри наружу, а всем остальным прекрасно видно, в чем корень проблемы. Во мне. Я ведь — единственная, кто видит числа. Я вижу то, чего не видит никто другой. Это мои глаза, мой разум. Я. Не важно, реальность они или выдумка, числа — это я, а я это они.
Не будет меня — не станет и их?
Металлическая штанга у стены снова дрогнула, минутная стрелка качнулась вперед. Я поняла, что нужно немедленно бежать. Мне душно в этой комнате, останусь еще на миг — и умру. Я вскочила и бросилась обратно — по настилу, к лестнице, вперед, вслепую, на самый верх.
На лестнице тоже было довольно холодно, но воздух снаружи опять пробрал до самых костей. Здесь, наверху, не было ничего, только плоская крыша и пустой флагшток. По краю тоже шло каменное ограждение. Вид отсюда был даже лучше: оранжевые огни города разбегались по окрестным холмам. На одной крыше я увидела бассейн, бирюзовая вода, подсвеченная изнутри. А прямо подо мной еще один бассейн, зеленый квадрат, окруженный статуями. Над ним поднимался легкий пар. Отсюда казалось: прыгни с башни и ныряй. Можно прыгнуть и стереть абсолютно всё: память, боль, чувство вины. Всего-то и надо — встать на каменное ограждение и — вниз…
Снизу долетел голос:
— Вон она!
Залитые светом лица во дворе как одно повернулись кверху. Отсюда, с высоты, все они казались одинаковыми — толпа кукол. И тут до меня дошло: никакие это не туристы, они высматривают меня.
Кто-то закричал, их ужас долетел до меня за долю секунды, заразил, наполнил паникой. Казалось, земля внизу колышется, люди сливаются в какой-то странный узор, перед глазами все плывет, перемещается.
Ноги подкосились, я села. Фиг ли врать самой себе? Никуда я не прыгну, нет у меня больше ни решимости, ни сил. Ноги так ослабели, что и по лестнице не спустишься. Я плюхнулась на задницу и поползла со ступеньки на ступеньку. Сколько на это ушло времени, не имею понятия; двери за собой я не заперла, вот так, переплюхиваясь, переползая, добралась до главного зала, а потом потащилась по холодному полу в ризницу.
Свернулась на своей походной постели рядом с Карен, плотно зажмурилась, но числа по-прежнему стояли перед глазами: мамино, Карен, старого бомжа, погибших при взрыве.
И с ними — число Жука.
— Не пугайся, Джем, это только мы с Саймоном.
Я всплыла на поверхность, пробилась сквозь зеленые воды сна к свету. Со мной говорил женский голос, память вернулась из какой-то бесконечной дали и начала по кусочкам собирать картинку реальности. Я села, протерла заспанные глаза, сглотнула горечь, скопившуюся в горле. Энн стояла у стола; Карен уже поднялась.
— Я принесла вам сока, — сказала Энн. — Чайник поставить? Вы бы с Карен выпили чая. Саймон, тебе тоже налить?
В голосе у нее слышалась странная дрожь — я не могла понять, откуда она. Энн пыталась говорить обыденные вещи обыденным тоном, но эта дрожь выдавала какой-то дикий страх. Чего она боится?
Мне стало стыдно: меня же застали в постели, черт знает в каком виде. Я поставила ноги на пол, не без труда встала. В глазах покраснело, потом потемнело, я вцепилась в краешек стола, чтобы не упасть.
— Встала слишком резко? — Энн полуобняла меня рукой, поддерживая, но при этом не давая нашим телам соприкоснуться. Мне показалось — будь у нее щипцы, она взяла бы меня щипцами. — Присядь вот сюда. У тебя голодный вид. Съешь-ка тост. Вот, держи.
Она развернула фольгу. Там лежало несколько ломтей поджаренного хлеба, разрезанного на треугольники. Я поняла, что не смогу проглотить ни кусочка: от одного вида еды меня начинало выворачивать. Я ведь только проснулась. Я прикрыла хлеб фольгой, чтобы не видеть.
— Мм… Я пока не голодна. Лучше потом.
— Ну, хотя чая выпей. Давай, пошли.
Она поставила на стол четыре кружки, села рядом со мной и Карен.
Саймон остался стоять. Он был даже бледнее вчерашнего и, похоже, так и решил топтаться на месте. То и дело облизывал губы, хмурился. И наконец выдавил:
— Тебя видели вчера ночью, Джем. На башне.
— Что? — так и ахнула Карен.
— Джем вчера видели на крыше, на башне. Похоже, она взяла ключи. Это очень опасно — подниматься туда в одиночку. Нам стали задавать всякие вопросы. Стивен скоро придет.
— В чем дело? — осведомилась Карен.
Я вздохнула:
— Когда вы заснули. Мне было никак не отключиться. Мысли разные лезли в голову, вот я и пошла погулять. А вы разве сами никогда туда не поднимались? — Этот вопрос я задала Саймону.
— Ну, конечно поднимался, — ответил он. — Но это ведь совсем другое дело. Ты ребенок, а я взрослый человек… сам за себя отвечаю.
Он стоял переминаясь с ноги на ногу и тиская пальцы — трудно было представить, что человек его возраста может выглядеть таким трогательным и беззащитным.
Мне он нравился, правда нравился, но было что-то в этом «сам за себя отвечаю». Я расхохоталась.
Его бледно-голубые глаза удивленно расширились — он не привык, чтобы над ним смеялись, — а потом в них показались слезы. Да что я такое творю? Этот парень меня спас, в самый последний момент предоставил мне убежище.
— Простите, — сказала я торопливо. — Я не должна смеяться. И я, конечно, не имела права брать ключи. Я не хотела ставить вас в трудное положение. — Он пристально смотрел на меня, постепенно смаргивая нанесенную обиду. — Саймон, вы мне очень помогли. Без вас мне бы совсем кранты. — Он сморщился, но глаз не отвел. — Мне вчера просто очень захотелось осмотреться. У вас тут так здорово.