– В самой середке многих вещей попадаются щели, – сказал Хомер, и уселся более прямо, словно ему ранее было не совсем удобно. – Прямо-таки в чертовой серединке, тютелька в тютельку, не левее и не правее центра и все, что ты можешь, – это сказать: «Тут ничего не поделаешь», они здесь, эти чертовы щели, и ты должен их как-то обойти, подобно тому, как объезжаешь на машине рытвину на дороге, которая грозит поломать тебе ось. Ты понимаешь меня? И ты стараешься забыть о них. Или это напоминает тебе вспашку земли, когда ты можешь вдруг попасть в какую-то яму. Но если тебе вдруг попадется какой-то разлом в земле, в котором ты видишь мрачную тьму, наподобие пещеры, ты скажешь самому себе: «Обойди-ка это место, старина. Не трогай его! Я здесь могу здорово вляпаться, так что возьму-ка я влево». Потому что ты не искатель пещер или поклонник каких-то научных изысканий, а занимаешься доброй пахотой.
«Щели в середине вещей»…
Он довольно долго словно грезил наяву, и я не трогал его. Не делал никаких попыток вернуть его на землю. И наконец он сказал:
– Она исчезла в августе. В первый раз я увидел ее в начале июля, и она выглядела… – Хомер повернулся ко мне и сказал каждое слово очень медленно и четко, с большим нажимом:
– Дэйв Оуэнс, она выглядела великолепно! Просто была великолепной и дикой и почти неукрощенной. Те небольшие морщинки вокруг глаз, которые я заметил раньше, казалось, куда-то исчезли. Уорт Тодд был на какой-то конференции или где-то там еще в Бостоне. И она стояла тут, на самом краешке террасы – а я был посредине ее, в рубашке навыпуск, – и она мне вдруг говорит:
«Хомер, вы никогда не поверите в это».
«Нет, миссис, но я попытаюсь», – ответил я.
«Я нашла еще две новые дороги, – сказала Фелия, – и добралась до Бэнгора в последний раз, проехав всего шестьдесят семь миль».
– Я помнил, что она говорила мне в прошлый раз, и ответил:
«Это невозможно, миссис. Извините меня, конечно, но я проверял сам расстояние на карте в милях, и семьдесят девять – это тот минимум, который нужен вороне для полета по кратчайшей прямой». – Она рассмеялась и стала выглядеть еще красивей, чем прежде. Подобно богиням в солнечном свете, на одном из холмов, что описаны в древних сказаниях, когда на земле не было ничего, кроме зелени и фонтанов, а у людей не было морщинок и слез, потому что совсем не было причин для печали.
«Это верно, – ответила она, – и вы не сможете пробежать милю быстрее четырех минут. Это математически доказано».
«Это ведь не одно и то же», – заметил я.
«Одно и то же, – возразила она. – Сложите карту и посмотрите, куда исчезнут все эти линии, Хомер. Их будет намного меньше, чем если бы вы ехали по самой прямой линии. И чем больше вы сделаете сгибов, тем меньше останется миль».
– Я еще хорошо тогда помнил нашу с ней поездку, хотя это и было словно во сне, а потому сказал:
«Миссис, вы, конечно, легко можете сложить карту, но вы не сумеете сложить настоящую землю. Или, по крайней мере, вам не следует пытаться это делать. Нам следует не трогать это».
«Нет, сэр, – возразила она. – Это единственная сейчас вещь в моей жизни, которую я не могу не трогать, потому что она здесь и она – моя».
– Тремя неделями позже – примерно за две недели до ее исчезновения – она позвонила мне из Бэнгора. Она сказала:
«Уорт уехал в Нью-Йорк, и я еду к вам. Я куда-то задевала свой ключ от дома, Хомер. Мне бы хотелось, чтобы вы открыли дом, и я могла бы попасть в него».
– Этот звонок был около восьми вечера, и как раз начало смеркаться. Я перекусил сэндвичем с пивом перед уходом – не более двадцати минут. Потом я приехал сюда. Все это вместе взятое не могло занять более сорока пяти минут. Когда я подходил к дому Тоддов, я увидел огонек у кладовой, который я никак не мог оставить ранее. Я посмотрел на этот свет с изумлением и почти побежал туда – и чуть было не столкнулся с ее дьявольским «Мерседесом». Он был припаркован на склоне так, словно это мог сделать только пьяный, и вся машина снизу доверху была забрызгана не то навозом, не то грязью, а в той жиже вдоль корпуса машины вкрапливалось нечто типа морских водорослей… только когда фары моей машины осветили их, мне вдруг показалось, что они движутся. Я припарковал свой грузовичок позади «Мерседеса» и вышел из него. Эти растения не были морскими водорослями, но это была трава, похожая на водоросли, и они двигались… очень слабо и вяло, словно умирая. Я коснулся одной из них, и она попыталась обхватить мою руку. Ощущение было очень неприятным, почти ужасным. Я отдернул руку и обтер ее об штанину. Я обошел машину и встал у ее переда. Тот выглядел словно пропахавший девяносто миль болот и низин. Выглядел очень усталым. Какие-то жуки были прилеплены по всему ветровому стеклу, только они не были похожи ни на одно известное мне насекомое, которое' бы я ранее встречал. Среди них находился и мотылек размером с воробья, его крылья все еще слегка колыхались и подергивались, теряя остатки жизни. Были также какие-то существа, напоминавшие москитов, только у них можно было заметить настоящие глаза, и они, казалось, рассматривали меня. Я мог слышать, как налипшие растения царапают корпус автомобиля, умирая и стараясь за что-нибудь зацепиться. И все, о чем я мог думать, было: «Где же, черт возьми, она ехала? И как ухитрилась попасть сюда за три четверти часа?» Затем я увидел еще кое-что. Это было какое-то животное, почти расплющенное на решетке радиатора, как раз под самой эмблемой фирмы «Мерседес» – типа звезды, вставленной в круг. Вообще-то большинство животных погибает под колесами автомобилей, потому что они прижимаются к земле, надеясь, что беда пронесется над ними. Но сплошь и рядом некоторые из них вдруг прыгают не в сторону, а прямо на чертову машину, и это безумие может привести к гибели не только животного, но и водителя с пассажирами – мне случалось слышать о таких происшествиях. Это создание, видимо, сделало то же самое. И оно выглядело так, что вполне смогло бы перепрыгнуть танк «Шерман». Оно смотрелось словно произошедшее от спаривания вальдшнепа и ласки. Но на то, что осталось не расплющенным, лучше было бы не смотреть. Оно резало глаза, Дэйв. И даже хуже, оно ранило твое сознание. Его шкура была покрыта кровью, а на концах лап свисали когти, торчавшие из подушечек, наподобие кошачьих, только куда длиннее. Оно имело огромные желтые глаза, только они уже окостенели. Когда я был ребенком, у меня была фарфоровая игрушка – скульптура каркающего ворона, – которая напоминала это существо. И зубы. Длинные, тонкие игольчатые зубы, выглядевшие почти как штопальные иглы, вытащенные из его рта. Некоторые из них торчали прямо в стальной решетке радиатора. Вот почему и вся эта тварь оставалась висеть на передке машины, она сама себя подвесила за счет острых и цепких зубов. Я рассмотрел ее и был абсолютно уверен, что голова ее полна яда, как у гадюки, и прыгнула она на машину, как только заметила ее, для того, чтобы попытаться прикончить эту добычу. И я знал, что отдирать эту тварь от машины мне не следует, потому что у меня были царапины на руках – порезы от сена, – и можно было быть почти уверенным, что я погибну столь же просто, как если бы на меня свалился здоровый камень, от всего нескольких капель яда, который бы просочился в порезы.