Наконец Эдя не выдержал, уволился и вместе с Аней в конце апреля удрал на дачу.
– Эдя теперь мыслитель с пузиком. Не такая уж редкая разновидность. Живет в подмосковной деревне, где на одного местного десять дачников, завел курицу и вечерами курит на крыльце трубку. Говорит, без трубки там слишком свежий воздух, – ехидно сказал Игорь Буслаев.
Вообразить себе дядю с трубкой у Мефа не получилось. Вместо него представлялся писатель Эрнест Хемингуэй, который грустно звонил по кому-то в колокол.
– А где Дашенька? – сладко спросил папа Игорь.
«Ну вот! Вспомнил!» – подумал Меф со звериной тоской. Полчаса с родителями, а он уже задыхался. Вслух же хмуро спросил:
– Какая еще Дашенька?
– Ну девушка, с которой ты приходил. Очень милая!
– Она на небе, – брякнул Меф.
Зозо уронила в кипяток ложку, которой она размешивала пельмени.
– Как это на небе? – всполошилась она.
– Я пошутил. Мы расстались, – пояснил Меф.
Игорь Буслаев с облегчением перевел дух.
– Уф! Ну и юмор у тебя!.. Ну, может, еще помиритесь. Это единственная девушка, от которой твоя мама хотела бы иметь внуков!
Меф быстро оглянулся на смутившуюся мать и понял, что тема, похоже, не раз поднималась на кухонных диспутах.
– Все, пошел я! Экзамен у меня! – с усилием соврал Мефодий.
Он уже понял, что приходить к родителям было ошибкой. Вместо того чтобы лить на раны сына масло, они обрабатывали их серной кислотой. Меф схватил со стола ненужную ему тетрадь с подготовительных курсов, чтобы казалось, что он приходил за ней, и отступил в коридор.
– А пельмени? – крикнула Зозо.
– В другой раз! – ответил Меф уже с лестницы.
Родители обиделись. Обиженный папа Игорь на прощание крикнул в лестничный пролет очень мудрую фразу, много объяснившую Мефу в самом себе:
– Это у меня характер. А у тебя НДРАВ!
Этажей через шесть Меф остановился и долго бодал лбом оштукатуренную стену. Нет, оно понятно! «Любить близких надо такими, какие они есть, не ставя им условий, какими они должны быть, чтобы мы их любили», – передразнил он, вспомнив слова Дафны. Но как же это дико сложно!
Он вышел на улицу и по асфальтовой дорожке зашагал к метро. Во времена его детства девчонок не пускали одних вдоль глухого бетонного забора. Теперь забор давно исчез, сама же дорожка превратилась в восточный базар. Пестро одетые женщины продавали кто вишни, кто помидоры, кто веники. Если кому-то нечего было продавать, он вываливал перед собой ведерко лука или выкладывал на газетку десяток катушек с нитками. Главное тут было просто сидеть под солнцем, громко перекрикиваясь с соседями. Меф шагал между двумя рядами торговцев и ощущал, что окончательно запутался и в стремительно меняющемся городе, и в самом себе.
Ему нужна была Дафна. Он злился на себя, что стал в такой степени зависимым. Был самостоятельный человек, а сделался протезной половинкой, которая порой порывается разговаривать с пустотой.
Асфальтовая дорожка вывела к торговому центру у метро. Буслаев пошел вдоль перил, куда мелкие магазинчики бесцеремонно выдвигали рекламу. Какая-то девушка, вскинув руки к вискам, неподвижно смотрела перед собой. Меф налетел на нее.
– Ой, прости! Я думал: ты картонка! – машинально извинился он.
Его сбили с толку манекены, стоявшие рядом. Девушка подняла голову и посмотрела на него. Меф узнал Прасковью.
Безумно трудно любить кого-то, кроме себя. Даже в другом мы нередко любим себя – свои наслаждения, свой комфорт или удобство. Любовь – это состояние, которое остается за вычетом страстности. Если за вычетом страстности ничего не остается, в вечность такое чувство не переходит.
Эссиорх
Ирке снился странный, подробно-бредовый сон. Что она поехала куда-то далеко, заболела и встречает Новый год в районной больнице. Всех разобрали родственники. Остались только она, лысая страшная бабка на кровати у двери и какие-то скучные язвенники, которые едят курицу и чем-то булькают.
Ирка, тоскуя, смотрит в окно и мечтает, чтобы ее тоже забрали. И вот видит Матвея, который идет по газону. Она зовет его, но он старательно отворачивает лицо, притворяясь, что не слышит.
Лысая бабка у окна внезапно говорит: «Вот тебе подарочек!» Она бросает Ирке на колени сверток, на котором написано «твои ноги». Ирка разрывает сверток и видит отрубленные ноги. Язвенники перестают булькать, разом поднимают головы, и Ирка видит, что губы у них в чем-то красном. А потом недоеденная курица обращается к Ирке: «Эй, ты чего?!»
– Эй, ты чего? Сколько можно кричать! Да здесь я, здесь!
Ирка рванулась и… увидела Матвея. Он сидел на корточках рядом с ее кроватью и тряс ее за плечо.
– Куда ты ушел? – спросила Ирка.
– Я ушел? Да я зубы чистил, а тут ты кричишь!
В руках у Матвея действительно была щетка. Ирка провела рукой по лицу.
– А-а-а… Все ясно, прости. И что, долго я кричала?
– Не очень. Завтракать будешь?
Ирка кивнула. Пока Матвей притворялся, что варит гречку, которая отлично справлялась со своей варкой сама, Ирка проверила почту. В ящике было письмо от старой подруги по ролевому форуму, которая сообщала, что отдыхает в Алуште с любимым человеком. К письму было приложено столько фотографий, что Ирка чудом не вывихнула глаза. Молодой человек в профиль. Он же, сфотографированный с дерева, так что виден один затылок. Ухо молодого человека, нос молодого человека; большой палец ноги подруги с ногтем, выкрашенным в синий цвет; счастливая пара в зоопарке, счастливая пара лопает один кусок торта с разных сторон.
Ирка вздохнула. Ее подруга была уникальна. Когда у нее все бывало плохо, она исчезала на полгода, на несколько месяцев и по мылу не отвечала. Когда же становилось хорошо – десятками начинала строчить письма и хвастаться. И это было верным признаком, что вот-вот снова все станет плохо и она исчезнет.
Созерцая розово-белую пятку молодого человека (фото называлось «мурзичек наступил на сметанку»), Ирка хмыкнула:
– Ничего себе письмо инвалиду! Никаких нудных расспросов, немеют ли у меня пальцы по утрам! За то и люблю!
Багров перестал мешать гречке спокойно кипеть и оглянулся на нее:
– Ты о чем? Я не расслышал!
– Ни о чем. Не обращай внимания на заспанных людей! – заявила Ирка.
Но раз Багров уж подал голос, ей захотелось капризничать:
– Матвей, я же просила! Что ты сделал с комнатой? Неужели убрался? Во что ты превратил мой порядок?
– Полотенце на люстре – это порядок?
– Полотенце на люстре – творческий порядок!.. Опять же от близости лампы оно сохнет, а у мух появляется иная цель, кроме моей головы, – пояснила Ирка.