Но Биргитта, похоже, не воспринимала наши слова. Она только переводила взгляд со спокойного полицейского на его более нервного коллегу и потом на меня. Полицейские спросили, понимает ли она, что мы сказали, и не хочет ли позвонить мужу. Мы можем подождать. Или, может быть, она хочет спросить что-то про Арвида, например, что с телом. Но Биргитта по-прежнему ничего не говорила, только смотрела на нас невидящим взглядом, пока вся краска не сошла с ее лица, шеи, рук, босых ног. Мне пришлось сообщить полиции, где Мартин и как с ним связаться. Спокойный полицейский набрал его номер и попросил приехать домой, сказав, что произошел несчастный случай. Видимо, Мартин стал его расспрашивать, потому что потом полицейский произнес в трубку те самые слова: «Да, со смертельным исходом. Арвид, ваш младший сын, если я правильно понял».
Мы втроем усадили Биргитту на диван. Она сидела неподвижно с застывшим взглядом, пока внезапно не повалилась на бок. С ее губ сорвался сдавленный крик. Я испугалась, что она потеряла сознание, но потом она зарыдала, и я догадалась, что шок сменился истерикой. И тут на меня накатило чувство вины. Я ощутила его лопатками, как ощущают непомерно тяжелый рюкзак на спине. Такого я не ожидала. Не думала, что меня будут терзать муки совести и чувство вины. Мать Габриэллы одним своим видом избавила меня от них. Карина Сален тоже не сильно страдала из-за смерти мужа.
Такого развития событий я не предполагала. Мои мысли были заняты местью, на которую меня толкнул разговор с Маггой, но теперь я никак не могла отделаться от чувства вины, которое походило на камни в бурлящем ручье. Я прыгала по ним, но никак не могла добраться до берега. Я знала только одну сторону отношений Мартина и Биргитты с сыном — негативную. Из-за этого Биргитта превратилась в ходячий скелет, это мучило их обоих. Но я никогда не задумывалась о другой стороне медали, а следовало бы. Патрон ведь учил меня: прежде чем желать кому-то смерти, нужно представить себе, какой будет жизнь без этого человека, пусть даже он бесполезная обуза, идиот или настоящий монстр; нельзя никого убивать, полагая, что это сделает кого-то счастливым.
Я обняла Биргитту и прошептала: «Прости, прости, прости», но она, не слыша моих слов, продолжала рыдать, повторяя сквозь слезы: «Я хочу его видеть, хочу его видеть, хочу его видеть». Биргитта лежала на диване, съежившись в комок и прижимая руки к животу. Нервный полицейский принес из кухни стакан воды, но Биргитта оттолкнула его руку. Так мы и сидели, пока не повернулся ключ в замке и в комнату не вбежал Мартин.
Он не видел ни меня, ни полицейских — только Биргитту. Бросился к ней, обнял. Так они и сидели, укачивая друг друга в объятиях, пока полицейские не поинтересовались, не могут ли чем-то помочь, и попросили позвонить в случае чего. Они оставили свои визитки на столе. Мартин выслушал краткий пересказ того, что случилось, на этот раз со словами «тело», «очевидцы», «медицинское освидетельствование». Он смотрел на полицейских через плечо Биргитты, не различая лиц, потом тихо поблагодарил и попросил уйти. Спокойный полицейский обещал позвонить, когда у него появится новая информация, Мартин кивнул. Я вышла с ними в прихожую и смотрела, как они надевают обувь.
— Скажите, пожалуйста, нам ваше имя и телефонный номер. В ходе расследования к вам могут возникнуть вопросы. — Сочувствие сменилось профессионализмом. Я ожидала подобной просьбы.
Я достала кошелек из сумки и вынула визитку. Полицейский засунул ее во внутренний карман. Другой полицейский уже открыл дверь, собираясь уходить, но его коллега снова повернулся ко мне и протянул свою визитку.
— Позвоните, если у вас будут вопросы. И не забудьте умыться и выстирать одежду. Вы вся в крови.
Он вышел и закрыл за собой дверь. Я оглядела себя и впервые заметила кровавые пятна на одежде и запекшуюся кровь на руках. Бросившись в туалет, я попыталась отмыть ее. Раковина окрасилась в красный цвет. Я терла и терла пятна мылом и салфетками, не желая пачкать гостевые полотенца. Потом вернулась в гостиную, страшась разговора с Мартином.
Биргитта выпрямилась, и теперь они сидели рядом на диване и смотрели на меня. «Расскажи» Мартина было первой пулей, и я послушно рассказала, как все произошло, снова утаив, что заснула во время сеанса. Я сказала, что не понимаю, как Арвид успел так быстро вскарабкаться на перила… «Извините, простите меня, пожалуйста… Господи, как мне искупить свою вину… что мне теперь делать?» Ты ничего не можешь сделать. И не могла, — бесстрастно ответил Мартин. — Мы и сами теряли Арвида. Много раз. Тебе это известно. Он мгновенно испарялся, и нам приходилось звонить в полицию, чтобы найти его. Арвид мог погибнуть уже не раз. Но случилось это сегодня. Тут нет твоей вины, Эрика. И мы с Биргиттой это знаем.
Биргитта по-прежнему молчала. Но сейчас она повернула голову и посмотрела на меня полными слез глазами.
— Я знаю, что ты не виновата, Эрика… но… не уйдешь ли ты сейчас? Прости… но у меня нет сил… будь добра, уйди.
Эрика спустилась с потолка вниз и воссоединилась с телом. Я повернулась и пошла к двери. Услышала голос Мартина, обернулась и поняла, что он идет за мной:
— Смерть стала твоим постоянным спутником, Эрика. Я только не понял, кто следует за кем: смерть за тобой или ты за смертью.
Я молча вышла и захлопнула за собой дверь. Пройдя несколько улиц, я заметила почтовый ящик и опустила туда флакон. Он упал на дно с глухим стуком. Видимо, ящик был пуст. Никто нынче не пишет писем. Неудивительно, что Иисуса не было с нами в Герон-Сити, чтобы спасти Арвида. Он наверняка уже покинул эту печальную страну.
Направляясь домой, я словно проплывала между Сциллой и Харибдой. Это банальное сравнение, но мне не до того, чтобы подбирать слова. Ощущение власти над миром, которое, как мне казалось, было у меня в руках, сменилось чувством вины. От него становилось сухо во рту, как когда почва пересыхает без живительной дождевой влаги. Вернулись галлюцинации. Дорожные знаки хохотали мне в лицо, фонари укоризненно качали головами, окна издевательски подмигивали, я не отличала людей от животных. В метро безрукая старуха спросила, верю ли я в Святого Духа, но я трусливо сбежала от нее, зная, что для меня больше не существует ничего святого.
Откуда взялось это чувство вины? И почему я была к нему не готова? Я думала только о мести. Конечно, мстить подло, но ведь я стремилась спасти брак Мартина и Биргитты. Почему же теперь мне кажется, что все это сотворила не я, а кто-то другой, какое-то существо, которому чуждо все человеческое. Разве я делала это не ради высокой цели? Почему другие могут, а я нет? Террористы, фашисты, коммунисты, эгоисты, индивидуалисты… Как они могли, забыв о страхах и сомнениях, совершать преступления против человечества во имя высокой цели? Как могли снова и снова творить зло, не испытывая ни раскаяния, ни мук совести? Самое страшное преступление — это снова и снова повторять ошибку.
Почему мне страшно? Из-за того, что я причинила боль Мартину и Биргитте. Но ведь моя месть была направлена против Тома и Аннетт, а к ним я ничего не чувствую. Двойственность ситуации лишь усугубляла ощущение вины.