Поспешно мальчик встал на колени. Из-за коленопреклоненной позы он почти не видел спящего существа, но это уже не имело смысла, он обречен был до конца жизни видеть его, ее, перед внутренним взором своим. Сложив руки лодочкой, в наивном молитвенном жесте – как он видел на картинке в подшивке старых, дореволюционных журналов, – Витек прошептал:
– Милый Бог, здравствуй. Я очень рад тебя видеть. Я хочу у тебя попросить… – Но тут же он решил, что невежливо будет сразу предъявлять какие-то требования, и поправился: – Я обещаю тебя слушаться и делать все, что ты скажешь. Только помоги мне, пожалуйста, выбраться отсюда и чтобы папа и мама меня нашли, чтобы…
Мальчик не мог продолжать, судорога схватила горло. Да он и не знал, что сказать, о чем еще просить, чего желать. «Счастья, здоровья и мирного неба над головой», как говорилось в подписанной директрисой детского дома открытке, врученной ему в день рождения, который и днем-то рождения не был? От этих слов не исходило ни тепла, ни холода, они ничего не означали для «дорогого Вити Дорожного», который на самом деле был Виктор Викторович Орлов!
– А еще велосипед! – сказал он с отчаянием, поднимаясь с колен. – Спасибо, Бог. Я тебя люблю.
Губы существа дрогнули.
– Да.
Это было похоже на выдох, на легкое дуновение ветерка. Но так звучали слова божества. Первое слово богини, произнесенное ею в ответ на молитву ребенка.
– Да. Твои желания исполнятся. Но ты должен любить меня всегда. Покоряться мне. Исполнять все, о чем я тебя попрошу. Ты должен быть послушен, малыш, и я буду добра к тебе. Со временем ты вознесешься над многими, станешь взрослым и сильным… Будешь ли ты и тогда любить меня, как сейчас?
– Буду, – прошептал мальчик. Маленькое эхо, живущее под сводами пещеры, молчало сейчас, потому что голос Бога звучал у Витька в голове. – Буду всегда, Бог!
– Называй меня…
Голос произнес набор звуков, но никто из живущих не смог бы повторить их в уме или произнести вслух. И богиня поняла это и засмеялась чудным смехом, который больно было слышать.
– Зови меня Эйя, мальчик.
Лишенные ресниц веки божества затрепетали и поднялись. Черные глаза, черные сплошь – ни белков, ни радужки, ни зрачка – уставились в лицо ребенка. Он не успел испугаться.
Нет, отверстие в потолке не было единственным входом в пещеру. Из нее вела потайная дверь, надежно скрытая в скале. Механизм древней работы приводился в действие нажатием незаметного рычажка. Просторный ход вывел Витька к дневному свету, который показался ему странно скучным и неестественно тусклым после огня негасимой лампы. Дверь бесшумно закрылась за его спиной. Ход как бы защищался колючей стражей густо разросшегося шиповника, выглядел недоступным, но мог быть свободно открыт таким же незаметным рычажком. Это хорошо, это непременно понадобится. Богиня добра и всемогуща, но она спала слишком долго и потеряла много сил. Ей нужна теперь пища.
Как глупы были те, кто, заточив ее в скале, оставили в пещере хлеб и вино, пшеницу и мед! Они, быть может, не знали, что Эйя не ест людской грубой пищи? Прекрасной богине нужна любовь. Любовь и поклонение. Ему нужно привести к ней людей, и те полюбят богиню с первого взгляда, и поклонятся ей, и насытят ее своим обожанием. Вскоре Эйя, возвращенная, обновленная, юная богиня, поднимется со своего ложа и принесет счастье всем живущим. Богиня любит их всех, и все, что богине надо, – их ответная любовь. Те, что поклонятся ей, получат по заслугам. Они излечатся от болезней. Они будут жить долго – так долго, как только может жить человек. Все женщины станут красивыми, все мужчины – умными и сильными. Но больше всего достанется детям, потому что детская любовь стоит всех благ мира. Так сказала Эйя, а ее слово верно и нерушимо. Дети будут награждены особым обаянием, но главное – они смогут читать чужие мысли и диктовать людям свою волю. Они станут править миром, диктатуре взрослых придет конец! И все это – в благодарность за то, что первым богиню нашел ребенок! А кому бы еще пришло в голову искать старинный пиратский клад в скале Кошачьей?
Любовь взрослых людей бывает столь же сильна, сколь и противоречива, столь нежна, сколь жестока. Быть может, мама Вити Орлова, которую он запомнил как нежную, пушистую, вкусно пахнущую туманность, сравнила бы любовь взрослого с неким банкетным блюдом, шедевром шеф-повара, подающимся под аплодисменты гостей. Горячее, перченое, острое, жирное, пикантное, обложенное ледяными огурчиками, свежими листиками базилика и мороженой брусникой. Как человеку, перенесшему долгую голодовку, было бы вредно и даже смертельно такое кушанье, так и Эйе сейчас могла бы навредить любовь взрослого. А любовь ребенка – безусловная, преданная, восторженная – станет для нее легким, тепленьким и пресным питательным бульоном… Но кто пойдет первым? Кого Витя Дорожный возьмет с собой в недра Кошачьей скалы полюбоваться на несметные сокровища и поклониться алтарю древнего божества?
Это оказалась Лиза Селиванова – горемыка, детдомовская пария, некрасивая и нелюбимая, гонимая и презираемая. Будь Витек прежним, он взял бы с собой другую девчонку, покрасивей и побойчей, например заводилу и насмешницу Ксеню Корчак. Но он уже изменился, он понимал, что любовь Ксени немногого стоит, много ли там любви, на донышке ее мелководной, эгоистичной души? И достойна ли она, вертушка, болтунья, великих милостей Эйи? Достойна, да. Но ее очередь придет позднее.
Лиза покорилась странной прихоти Дорожного – вести ее куда-то, что-то показывать. Она привыкла покорствовать, как будто точно знала, что хуже ей уже не будет. Куда хуже-то? И только когда раскрылся перед ней, повинуясь движению скрытого рычажка, тайный ход – ахнула она, как всхлипнула, и обратила на Дорожного свое бледное, беспощадно отмеченное печатью вырождения личико, и посмотрела на него с немой радостью. Не разумом своим невеликим, но чуткой, исстрадавшейся душой Селиванова поняла, что кончились ее злоключения. Теперь ей будет кому отдать любовь, живущую в ее сердце, любовь, которую она не умела понять и выразить. Она много кого любила на своем веку – облезлую куклу Катю, детдомовского пса Кабысдоха и даже пожилого физкультурника Палыча. Но все они тяготились ее любовью! Палыч заставлял Лизу прыгать через скакалку сто раз, «чтобы о глупостях не думала», Кабысдох прятался в свою конуру из ракушечника, а Катя покинула ее, нашла себе другую, более бойкую хозяйку! Теперь же все будет иначе, она полюбит, она будет любима, и за ее самоотверженную, на все готовую любовь ей воздастся сторицей!
И все изменилось быстрее, чем можно было предположить. Уже через две недели замечено было, что Селиванова очень похорошела. Раньше это была болезненно рыхлая, бледная девочка. К ней не прилипал загар, ложился алыми пятнами ожогов на дрябловатую кожу. Ее лицо испещрено было прыщиками, заживающими рубчиками старых воспалений и вулканическими вздутиями новых. Сальные волосы липли ко лбу и щекам. Бледно-серые глаза смотрели тускло и тупо. Вдобавок ко всему Лиза была косноязычна и умом не блистала. Как свершилась перемена, не заметил никто. Кроме, быть может, Вити Дорожного.