— Лондон, ты такая добренькая! Поделом ей было! Она же отрезала твой хвост!
Я машинально подношу, правую руку к волосам. К длинным, нормальным волосам. Собрав в кулак все свои дедуктивные способности, я решаю, что безопаснее всего будет отделаться нейтральной репликой.
— Да, но это было давно.
— Не существует срока давности для тех, кто пытался испортить чужую внешность, — с жестокой улыбкой сообщает Джейми, а потом снова возвращается к маникюру. — Хорошо, что я тебя спасла!
— Мммм, — мычу я, делая вид, будто страшно занята своими ногтями, так что Джейми может спокойно продолжать рассказ.
— Я назвала ее Вонючкой, схватила тебя за руку и повела к директору. Помнишь? Тогда-то мы и подружились.
Джейми поднимает на меня глаза, и я вижу в них настоящую нежность.
— Нет худа без добра, — говорю я, улыбаясь ей.
В этот момент мать Джейми звонит ей на мобильный, прерывая наш экскурс в прошлое. Джейми смотрит на экран своего телефона и отвечает самым равнодушным тоном:
— Да? — Секунд десять она молча слушает, потому вяло бросает: — Ладно, пока. — И отключается.
— Ужин готов, — сообщает она мне. На этом наш неприятный разговор на сегодня завершен.
Позже, после просмотра глупой романтической комедии, попкорна и содовой, когда настает время ложиться спать и Джейми уходит в ванную, я тайком вкратце записываю итоги сегодняшнего вечера. Гораздо более длинный и более подробный отчет о сегодняшнем дне ждет меня дома, так что сейчас я записываю только самое главное.
Пыталась отговорить Джейми от романа с мистером Райсом, но не преуспела. Попробуй еще. Разузнать все о Кристофере Осборне.
Я прерываюсь, грызу кончик ручки и думаю о том, что я еще упустила.
Ах да, точно!
Джейми уже вышла из ванной и идет в комнату, поэтому я лихорадочно царапаю последнюю, и самую важную, приписку к сегодняшнему отчету:
Джейми дала Люку мой телефон!
Мама стучится в дверь, и я поспешно прячу улики. В основном это фотографии и несколько листков, ждущих моего прочтения. Утренняя напоминалка сообщила, что я найду их в выдвижном ящике стола, где они и были обнаружены.
Все эти документы, сложенные в желтый манильский конверт, скорее всего, являются результатом незаконного обыска маминой комнаты, совершенного мною после того, как она соврала мне насчет своих планов на воскресный вечер.
Она сказала, что будет работать — но я-то помню ее дружка.
Она соврала — и я сунула нос в ее делишки.
Разве не справедливо?
За несколько секунд я разгоняю свою злость на мать от нуля до сотни, а спрятанные под задницей фотографии и другие документы только еще больше... усложняют ситуацию.
Я не отзываюсь, но мама все равно распахивает дверь.
— Я стучала.
— Знаю.
Она вопросительно смотрит на меня, и мне приходится изобразить на лице виноватую гримасу.
— Ты опоздаешь в школу, — говорит мама.
— Ладно, сейчас потороплюсь, — отвечаю я.
— В чем дело? — спрашивает она все с тем же озадаченным выражением, намертво приклеившимся к ее лицу.
«Это тебя надо спросить!» — мысленно цежу я.
— Ни в чем. А что? — говорю я вслух.
— Ты какая-то... напряженная. Вчера мне тоже показалось, что ты нервничаешь, — говорит она. Одной рукой она держится за открытую дверь, другой вцепилась в косяк.
— Вовсе нет, — бросаю я. Мама поднимает обе руки в знак капитуляции.
— Ладно, как скажешь, Лондон. Тогда просто поторопись. Ты опоздаешь.
С этими словами она поворачивается и закрывает за собой дверь.
Полчаса спустя, когда мы едем в школу, она снова прерывает мои размышления.
— Это из-за Джека?
— Что из-за Джека?
— Значит, ты о нем знаешь?
— Разумеется, мама. Я его помню, — отвечаю я, провожая взглядом проносящиеся мимо дома.
— Ты расстраиваешься из-за этого? — не отстает она. — И поэтому ведешь себя так странно?
— Нет, я не расстраиваюсь из-за этого. Мне наплевать. Делай что хочешь, — говорю я и принимаюсь настраивать радио, давая понять, что разговор окончен.
Толстый намек понят, и остаток пути мама молчит. Когда машина останавливается на площадке, я изо всех сил шарахаю дверцей «приуса» и, не оглядываясь, захожу в среднюю школу Меридан, оставляя маму в полной растерянности. В глубине души я все-таки надеюсь, что она как-нибудь сама догадается о настоящей причине моей стервозности.
И еще надеюсь, что тогда ей будет так же плохо, как мне сейчас.
Стоит мне переступить порог школы, как моя злоба на мать мгновенно превращается в злобу на окружающий мир.
Когда во время баскетбола на физкультуре Джейсон Сэмьюэльс нечаянно попадает мне мячом в плечо, я в ответ швыряю мячом в него.
Изо всех сил.
Когда Пейдж Томас осмеливается подойти ко мне с расспросами о своей идиотской любви, я затыкаю ей рот одним убийственным взглядом.
Когда роскошная девочка-готка, которая, похоже, постоянно ошивается на парковке, случайно сталкивается со мной в коридоре, я и не думаю извиняться.
А когда я рывком распахиваю двери библиотеки, решительно прохожу через металлоискатель и шагаю на свое место, то мне уже ничего не стоит наорать на Люка за то, что он мне не позвонил. Или просто проигнорировать его существование.
Но он сам подходит ко мне. И говорит:
— Не хочешь пообедать сегодня у меня дома?
При этом он солнечно улыбается мне своими прекрасными губами, ямочками на щеках и блестящими глазами.
— Да! — отвечаю я. — Да, хочу.
— Что это?
Порой Джейми бывает ужасной пронырой. Я еще не успела открыть свой рюкзак, чтобы положить туда учебник испанского, как она уже ухитрилась полностью изучить его содержимое.
— Ничего, — отвечаю я, бросая быстрый взгляд на туго набитый манильский конверт, прежде чем застегнуть рюкзак и повесить его на плечо.
Джейми молча смотрит на меня. Она не купилась на мое «ничего».
— Ладно, — бурчу я, оттаскивая ее от своего шкафчика и подталкивая к кабинету испанского. — Я тебе все расскажу, но, вообще, это пустяки.
— Звучит заманчиво, — урчит она, продевая руку мне под локоть. Мы с Джейми всегда будем так ходить: под руку. Это наша привычка, и мне она нравится, особенно сейчас, когда мне понадобится поддержка Джейми, чтобы пройти через то, что ждет меня впереди.