Осенью, зимой, весной и летом он только и делает, что дует, дует и дует.
— Понимаешь, я хочу выяснить, кому миссис Райе дает частные уроки, — говорю я Люку.
— Что? Откуда ты знаешь, что она репетитор? — переспрашивает он.
Я устало приподнимаю брови и поясняю:
— Оттуда, что я это помню. Джесси Хэнсон скажет мне в будущем году, что миссис Райе как репетитор в сто раз лучше, чем мистер Хановер как учитель.
— А кто такая Джесси Хэнсон? — интересуется Люк, пропустив мимо ушей всю важную информацию.
— Просто одна девочка из моего математического класса в будущем году, — раздраженно отвечаю я. — Она будет сидеть рядом со мной. И еще она большая болтушка.
— Постой, значит, ты хочешь выяснить, кому дает уроки миссис Райе, и рассказать этому кому-то о делишках ее мужа? — спрашивает Люк, наконец-то ухватив суть дела.
Я с улыбкой киваю.
— Но разве этот кто-то не скажет миссис Райе, кто открыл ему глаза? — теряется Люк.
— Нет, если я не буду дурой, — огрызаюсь я.
— Понятно, — задумчиво тянет Люк, но я не уверена, что он говорит правду. Он вздыхает и барабанит пальцами по рулю как человек, которому очень скучно.
В доме Райсов все остается по-прежнему, и с каждой секундой моя уверенность в успехе сегодняшней миссии становится все меньше.
Громко вздохнув, я решаю сменить тему.
— Слушай, что ты думаешь о гипнозе? — спрашиваю я.
— Честно говоря, ничего, — отвечает Люк, глядя на меня своими ласковыми голубыми глазами.
— А ты попробуй подумать, хотя бы на минутку. Как ты думаешь, гипноз мог бы помочь мне вспомнить больше?
— Больше о чем? О прошлом или о будущем?
— И о том, и о другом, — отвечаю я, хотя это не совсем правда. Вспоминать будущее для меня привычно и естественно. Ничего особенного. Но единственное воспоминание о прошлом торчит в моем мозгу, как гвоздь. Оно словно чужое.
— Может быть, гипноз поможет вытащить твои воспоминания обо мне? — спрашивает Люк, снова глядя на улицу.
— Может быть, — вздыхаю я, переводя взгляд на дом. — Разве тебе не хочется встречаться с девушкой, которая вспоминает тебя каждое утро?
— Конечно, хочется, — отвечает Люк. — Слушай, я тебе еще не надоел?
— Ни капельки, — твердо отвечаю я. — Ну, что ты об этом думаешь?
— Я думаю, что это тебе решать, — говорит Люк. Этот безразличный ответ выводит меня из себя. Я поворачиваюсь, гневно смотрю на Люка, а потом снова упираю взгляд в зеркало.
Там все по-прежнему.
— Понимаешь, во всем, что касается твоего сознания, я заранее согласен с любыми твоими желаниями, — говорит Люк, когда я снова поворачиваюсь к нему и наши взгляды встречаются. — Но для меня это неважно, я все равно тебя люблю.
Целый водоворот чувств просыпается у меня в груди: счастье и печаль, вина и любовь, уважение и смущение, горечь и ясность — все вместе и все одновременно.
Может быть, мое сердце работает лучше, чем мозг? Может быть, именно поэтому я сейчас сижу в машине с Люком, которого, строго говоря, впервые увидела сегодня утром в школьном вестибюле?
Но тут что-то привлекает мое внимание, и все волшебство исчезает. Белая машина на полной скорости проносится мимо нас, и я успеваю только подумать, что за рулем наверняка сидит подросток, который, в отличие от меня, не может предвидеть грядущих опасностей столь безрассудного вождения.
Не сбавляя скорость, машина вылетает на дорожку перед белым домом с черными жалюзи. 1553, Маунтин-стрит.
Посланец прибыл.
Я нетерпеливо жду, когда темный силуэт за боковым стеклом выключит двигатель, соберет свои пожитки и откроет дверь. Забыв о зеркале, я оборачиваюсь, чтобы лучше видеть, и первым делом замечаю длинные светлые волосы, выплеснувшиеся из распахнутой двери машины.
Я вглядываюсь — и тихо вздыхаю.
Согласно моему блестящему плану, мне нужно было всего лишь небрежно намекнуть Посланцу о том, где и когда можно застать с поличным Джейми и мистера Райса, после чего оставалось только ждать, когда поднявшаяся волна накроет их обоих и разбросает в разные стороны.
Но как этого добиться, если в роли Посланца выступает Карли Линч?
— Что собираешься делать?— спрашивает Люк час спустя, в сотый раз подбрасывая в воздух маленькую декоративную подушку. Мне хочется вырвать у него эту подушку и вышвырнуть ее в окно.
— Не знаю, — отвечаю я, вспоминая многочисленные случаи, когда Карли откровенно демонстрировала свое отношение ко мне, варьирующееся от хмурого безразличия до показательных процессов, в ходе которых она удостаивала публичной критики мою одежду, походку, внешний вид и состояние рассудка.
— А ты не можешь вспомнить, что сделала в будущем, и сделать то же самое сейчас? — спрашивает Люк, продолжая подбрасывать эту дурацкую подушку.
— Люк! — ору я. — Неужели ты думаешь, что я сейчас сходила бы с ума, если бы помнила, как решить эту проблему? По моим воспоминаниям, Джейми и мистер Райе расстанутся гораздо позже и при совершенно ужасных обстоятельствах. Я из кожи вон лезу, чтобы как-нибудь это изменить, но действовать приходится наугад. Неужели это не понятно? И вообще, может быть, ты постарался бы хоть немного мне помочь, вместо того чтобы играть с подушкой?
Как раз в этот момент подушка в тысячный раз приземляется в руки Люка, но вместо того, чтобы снова запустить ее в потолок, он молча откладывает летательный снаряд в сторону.
— Извини, — говорит он, садясь и глядя на меня. — Иди сюда.
— Не хочу, — огрызаюсь я, как капризный ребенок. Но прекрасные глаза Люка и его коварная улыбка быстро заставляют растаять лед, и вскоре я уже растягиваюсь рядом с ним на постели, и мы вместе начинаем перебирать различные способы погубить незаконный и незаконченный роман Джейми.
Мы все еще валяемся на постели, когда в 9:45 моя мама стучит в дверь и входит в комнату. Она сегодня поздно вернулась с работы, а я, честно признаться, совершенно забыла о ней. Я забыла об ужине, о времени и вообще обо всем на свете.
— О, Люк! — говорит мама, увидев моего парня, развалившегося на покрывале.
— Мы составляем план, — поясняю я в ответ на мамин вопросительный взгляд. Нет, я понимаю, что это так себе объяснение, но другого у меня нет.
— Это замечательно, но почему бы вам не продолжить его составление завтра? Уже поздно, — говорит мама.
— Сколько времени? — спрашивает Люк, наклоняясь вперед, чтобы посмотреть на часы, стоящие на моем ночном столике.
— Почти десять!