Скотт начал пробежку от входа в парк, расположенного у Западной Девяносто шестой улицы. Он побежал на юг, в сторону Пятьдесят девятой улицы, потом вдоль восточной стороны парка к Сто десятой улице, далее вдоль западной стороны обратно к Девяносто шестой. Испытывая удовлетворение от того, как легко далась ему пробежка, он вернулся в свою съемную квартиру, принял душ, переоделся и, потягивая скотч, устроился в кресле напротив окна с видом на парк.

«Хорошо, что я переехал – пусть даже пока рядом нет Моники, – мелькнула мысль. – На Манхэттене для адвоката, выступающего в суде первой инстанции, больше перспектив, чем в Бостоне».

Моника. Как всегда, стоило ему подумать о ней, и в его сознании в мельчайших подробностях возникало ее лицо. В особенности эти невероятные зелено-голубые глаза, выражавшие столько тепла и любви, когда она говорила ему и Джой о том, как много для нее значит их забота о ее отце, когда тот находился в доме престарелых, и что она надеется однажды встретить такого человека, как Скотт. Но те же глаза испепеляли его презрительным взглядом, когда он имел глупость пригласить ее на ужин.

Скотт не любил вспоминать, с каким тупым упорством названивал ей, надеясь, что она передумает.

«Она все-таки испытывает ко мне какие-то чувства», – говорил он себе, совершенно уверив себя в этом.

«Когда я влюбился в Монику? Когда я перестал воспринимать ее как лучшую подругу Джой, а увидел в ней желанную женщину, женщину, с которой хотел бы провести всю жизнь?

Почему я не посоветовал ей прислушаться к догадкам ее отца относительно его происхождения?

Она видела фотоснимки, которые сравнивал ее отец, и сразу же отметала их. “Папа всегда пытался найти своих настоящих родителей, Скотт, – как-то сказала она. – Он, бывало, указывал в газете на фото одного человека, на которого походил, спрашивая себя, не его ли это отец. Грустная, все время повторяющаяся шутка. Он так хотел узнать правду, но это ему все-таки не удалось”».

Скотт чувствовал, как состояние умиротворенности начинает его покидать. Должен найтись способ разыскать настоящих родителей Эдварда Фаррела. Сходство между ним и Александром Гэнноном просто поразительное. Гэннон никогда не был женат, но в 1935 году он составил завещание, в котором не упоминалась жена, однако почти все состояние он оставлял в первую очередь своему потомству, если таковое будет, и только во вторую – брату. Вполне вероятно, что отец Моники был прав в своих подозрениях. «Может быть, если я скажу об этом Монике, она захочет со мной увидеться. Если даже не удастся жениться на ней, – уныло подумал он, – то я смогу хотя бы представлять ее в суде. В качестве ее адвоката я получу приличный процент от денег, которые ей причитаются».

Скотт с пренебрежением оглядел удобную, но ничем не примечательную мебель съемной квартиры. «Надо заняться поисками квартиры, – подумал он, – такого места, где однажды захочет жить Моника. И дело вовсе не в деньгах из фонда Гэннона, которые, возможно, принадлежат ей. Мне нужна она, и я для нее готов на все».

19

В понедельник вечером детектив в отставке Джон Хартман позвонил своей соседке Нэн Родс. Он уже знал, что по понедельникам она иногда встречается со своими сестрами, только не был уверен, что это бывает каждую неделю.

Бездетный вдовец, единственный ребенок у родителей, Хартман, несмотря на широкий круг друзей, часто сожалел, что не родился в большой семье. В тот вечер он непонятно почему был в особенно подавленном настроении, поэтому безмерно обрадовался, когда в половине восьмого Нэн сняла трубку после первого же звонка.

Когда он сказал ей, что сомневался, застанет ли ее дома, поскольку помнил о встречах с сестрами, Нэн рассмеялась.

– Мы встречаемся раз в месяц, – сказала она. – Будь это чаще, мы, вероятно, вспоминали бы прежние стычки вроде: «Помнишь, как ты носила мой новый свитер еще до того, как мне самой удалось его надеть?» Пусть лучше будет так.

– Я продержал у себя фото доктора Фаррел дольше, чем намеревался, – сказал он. – Отпечатки на нем не принадлежат ни одному из известных уголовников. Просунуть его под дверь?

«Почему я это сказал? – спросил он себя. – Почему не предложил занести?» Ответ Нэн порадовал его.

– Я только что заварила чай и, как говорится, «согрешила» – купила в кондитерской шоколадный торт. Почему бы вам не зайти и не выпить чашку чая?

Не догадываясь, что Нэн ужасается собственной смелости и в то же время довольна, что он принял приглашение, Хартман торопливо вытащил из шкафа только что почищенный кардиган и надел его поверх повседневной рубашки. Через пять минут он уже сидел напротив Нэн за обеденным столом.

Пока она разливала чай и разрезала торт, он решил, что не отдаст ей фото сразу. Он поймал себя на том, что наслаждается теплом, исходящим от Нэн Родс. Он знал, что у нее есть сын. «Всегда интересуйся детьми», – напомнил он себе.

– Нэн, как поживает ваш сын?

Глаза у нее засияли.

– Я только что получила от него новый снимок с женой Шарон и малышом.

Нэн бросилась за фото. Когда она вернулась и он посмотрел снимок, они заговорили про ее семью. Потом обычно сдержанный Джон Хартман поймал себя на том, что рассказывает ей, каково это – быть единственным ребенком и о том, что в детстве он уже знал: когда-нибудь непременно станет детективом.

Только после второй чашки чая и второго маленького куска торта Хартман вынул из кармана конверт со снимком Моники и ребенка Гарсия.

– Нэн, – произнес он серьезно, – я неплохой детектив. Когда я работал над делом, у меня случались поразительные догадки и я зачастую брал верный след. Как я уже сказал вам по телефону, человек, державший в руках это фото, не преступник. Но это не означает, что сам факт существования снимка с двумя адресами доктора Фаррел на обороте не несет в себе ничего подозрительного.

– Как я говорила вам на прошлой неделе, Джон, мне это тоже показалось довольно странным, – откликнулась Нэн.

Она взяла конверт, вынула снимок и долго его рассматривала, потом перевернула, чтобы вновь прочитать надпись с адресами Моники.

– Мне надо ей это показать, – неохотно сказала она. – Доктор может рассердиться, что я не отдала его на прошлой неделе, но надо было воспользоваться случаем.

– На днях я дошел до больницы, – сказал Джон. – Сделал несколько снимков с противоположной стороны улицы, стараясь получить тот же ракурс ступеней и здания, что на этой фотографии. Думаю, снимали из окна машины.

– Вы хотите сказать, что кто-то ждал, пока доктор Моника выйдет? – с недоверием спросила Нэн.

– Возможно. Вы не помните, звонил ли кто-нибудь в прошлый понедельник, чтобы узнать ее график?

Пытаясь рассортировать в уме десятки звонков, Нэн нахмурилась.

– Не могу сказать, – медленно произнесла она. – Нет ничего необычного в том, что звонит, к примеру, фармацевт и спрашивает, когда ожидается доктор. Я бы не обратила на это внимания.