– Что бы вы сказали, если бы вам позвонили в прошлый понедельник по поводу ее графика?
– Сказала бы, что она вернется около полудня. По понедельникам с утра в больнице часто проводятся совещания персонала, и я ничего не планирую для нее в кабинете до часа дня.
– В какое время она вышла из больницы с Гарсия, чтобы сфотографироваться?
– Не знаю.
– Когда отдадите фото доктору, спросите ее, пожалуйста, в какое время это было.
– Хорошо. – Нэн почувствовала сухость в горле. – Вы правда думаете, что ее кто-то выслеживает?
– Может быть, «выслеживает» – слишком сильно сказано. Я проверил Скотта Альтермана, ее бывшего приятеля, или кем он там приходился доктору. Он хорошо известный, уважаемый адвокат из Бостона, недавно разведен. На прошлой неделе он переехал на Манхэттен и поступил в крупную юридическую фирму на Уолл-стрит. Но фотографировал не он. В прошлый понедельник его фирма устроила для него прощальный обед в отеле «Риц-Карлтон» в Бостоне, и, естественно, он там присутствовал.
– Он мог бы поручить кому-нибудь сделать для него снимок?
– Мог. Но я сомневаюсь. Мне это кажется неправдоподобным. – Хартман отодвинул стул. – Благодарю за гостеприимство, Нэн. Торт был великолепным. Каждый раз, когда пью заварной чай, даю себе обещание никогда больше не пользоваться чайными пакетиками.
Нэн поднялась вместе с ним.
– Буду стараться запомнить всех, кто интересуется графиком доктора, – пообещала она и вдруг просияла. – О, должна сообщить вам нечто интересное. Сегодня к нам привезли ребенка Гарсия – того, который вылечился от лейкемии. Всего-навсего простуда, но вы представляете, как тревожились родители. Его отец, Тони Гарсия, неполный день занят как шофер. Он рассказал доктору Монике, что одна пожилая дама, которую он возил на прошлой неделе, утверждает, будто знала бабушку нашего доктора. Доктор Моника сказала мне, что это, вероятно, ошибка, потому что она не знала своих деда и бабку. Я не смогла удержаться и довела дело до конца. Я позвонила Тони, и он назвал мне имя той дамы. Это Оливия Морроу, она живет на Риверсайд-драйв. Потом я сообщила это Монике, уговаривая ее позвонить старушке. Как я ей сказала: «Что вы от этого потеряете?»
В своем офисе близ аллеи Шуберта, в театральном районе Манхэттена, Питер Гэннон встал из-за письменного стола, отодвинув ворох разбросанных по нему бумаг. Он направился через комнату к стене с книжными стеллажами и достал энциклопедический словарь Уэбстера. Ему понадобилось узнать точное определение слова «бойня».
«Бойня, – прочитал он. – Массовое убийство большого числа людей или животных; кровавая расправа, резня, побоище; также, устаревшее, – трупы павших в бою».
– Довольно точно, – произнес он вслух, хотя в комнате находился один.
Побоище и резня со стороны критиков. Кровавая расправа со стороны зрителей. И бездыханные тела актеров, музыкантов и постановочного состава, которые душу вложили, чтобы произвести шумную сенсацию.
Он поставил на место тяжелый словарь, снова уселся за стол и обхватил голову руками. «Я не сомневался, что постановка будет удачной. Я так был в этом уверен, что пообещал даже нести личную ответственность за половину инвестиций, вложенных некоторыми толстосумами. Как же я теперь это сделаю? Доход от патентов не поступает уже несколько лет, а фонд связал себя многими обязательствами. Я говорил Грегу, что, на мой взгляд, Клей и Дуг чересчур упорно проталкивают эти гранты на исследования в области психического здоровья и кардиологии, однако он твердил, чтобы я занимался своим делом, и еще заметил, что я сам много получаю на мои театральные проекты. Как я скажу им, что сейчас мне надо больше? Намного больше!»
От беспокойства он не мог усидеть на месте и снова вскочил. В прошлый понедельник состоялась премьера мюзикла-феерии, и в тот же вечер спектакль был снят. Неделю спустя он все еще подсчитывал, во что ему обошлось это фиаско. Один из критиков писал: «Питер Гэннон добился успеха в продюсировании небольших постановок для внебродвейского показа, однако его третья попытка представить мюзикл обернулась оглушительным провалом. Бросьте это, Питер».
«Бросьте это, Питер, – с горечью сказал он себе, открывая маленький холодильник позади стола и вынимая оттуда бутылку водки. – Чуть-чуть, – пообещал он опять же себе, отвинчивая крышку и доставая с подноса бокал. – Знаю, что слишком много пью, знаю».
Он налил неполный бокал водки, добавил кубики льда, потом поставил бутылку на место, закрыл холодильник и снова сел, откинувшись в кресле. «Или, может, мне все-таки стоит пуститься в запой, – подумал он. – Наклюкаться. Ну нет. Быть не в состоянии связать пару фраз. Потерять способность соображать и только забыться пьяным сном, после которого раскалывается голова».
Он сделал большой глоток, а свободной рукой потянулся к телефону. Бывшая жена Сьюзен оставила ему сообщение с сожалениями по поводу того, что постановку сняли. Любая другая «бывшая» порадовалась бы в душе его провалу, подумал он, но Сью не хотела этого.
«Сью. Еще одна постоянная боль. И не думай звонить ей. Слишком тяжело».
Не успел он отвести руку от телефона, как раздался звонок. Когда высветился номер звонившего, у Питера возникло искушение не отвечать. Однако он понимал, что этим ничего не решишь, поэтому снял трубку и пробурчал приветствие.
– Я ждала, что ты свяжешься со мной, – послышался недовольный голос.
– Я собирался позвонить. Был страшно занят.
– Дело не в телефонном звонке. Я про твой долг. Задерживаешь.
– Я… у меня… сейчас… нет столько, – прошептал Питер сдавленным голосом.
– Так достань… или…
На том конце бросили трубку.
Проснувшись во вторник утром, Оливия Морроу почувствовала себя так, словно во время сна небольшой запас остающейся у нее энергии сошел на нет. По какой-то необъяснимой причине в памяти у нее возникла сцена из «Маленьких женщин» [4] , любимой книги ее отрочества. Девятнадцатилетняя Бет, умирающая от туберкулеза, говорит старшей сестре, что знает – она не поправится, время ее вышло.
«Мое время тоже вышло, – подумала Оливия. – Если Клей прав – а мое тело подсказывает мне, что он прав, – мне остается меньше недели. Что мне теперь нужно сделать?»
Собрав оставшиеся силы, она медленно встала, надела халат и пошла в кухню. Пройдя совсем немного, она так сильно устала, что не смогла дотянуться до чайника, поэтому присела на стул, чтобы отдышаться. «Кэтрин, – молила она, – направь меня. Дай мне знать, как поступить».
Через несколько минут она смогла встать, заварить чай и составить планы на день. «Я хочу вернуться в Саутгемптон, – подумала она. – Интересно, там ли еще дом Гэннона и коттедж, где жили мы с мамой и Кэтрин…»