— Возвращался я из колонии, — смущаясь, признался Анатолий, — с твердым решением: ни во что не буду вмешиваться… А получается — нельзя не вмешиваться…
— Правильно, Анатолий! Надо быть человеком действия. Таким и оставайтесь.
6
В понедельник утром Анатолий в назначенный час явился в приемную Кленова.
— Посидите, — сказал Кленов, — посмотрите свежие журналы. Вот «Техника — молодежи». Последний номер. А я почитаю письма избирателей. Посмотрим, насколько точен будет глава городской автоинспекции.
Начальник автоинспекции позвонил в начале двенадцатого. Он ознакомился с делом Полянчук и не возражал против досрочного возврата ей шоферских прав, но пусть товарищ депутат напишет об этом, если считает, что Полянчук осознала свой поступок и заслуживает прощения. Кленов поблагодарил. Не откладывая, он продиктовал машинистке письмо.
— Если бы вы могли помочь ей устроиться на работу…— смущенно попросил Анатолий.
Дмитрий Алексеевич обещал помочь. Пусть Полянчук придет к нему на прием.
Через тридцать минут Анатолий уже был в городской автоинспекции с письмом депутата. В приемной толпилось много народу, но он упросил секретаря передать письмо и сказать, что посланный депутата ждет ответа. Его вызвали вне очереди.
Начальник встретил Анатолия, как старого знакомого.
— Ну, и скор же ты! Не устоял депутат! Видишь, как я угадал твой характер! — И он вернул Анатолию письмо Кленова со своей резолюцией. — Только, гляди, — сказал он уже серьезно, — чтобы эта Полянчук ни депутата, ни тебя, ни нас не подвела. Тогда уж напористостью не возьмешь.
Окрыленный, Анатолий помчался в районную инспекцию к Орешкину, который прочитал письмо и рассердился. Он позвонил к начальнику, пробовал спорить, но, выслушав его ответ, сразу присмирел.
— Вам я не могу выдать прав Полянчук, — сказал он, — пусть явится сама.
* * *
Анатолий разыскал Полину у соседей, где она мыла полы. Это была невысокая, миловидная женщина лет тридцати пяти. Бледные губы ее были плотно сжаты, а глаза недоверчиво прищурены.
Полина взяла письмо депутата, начала громко читать, замолчала, долго смотрела на бумагу и вдруг спросила:
— Ну, а вы почему помогаете мне? Я вас разве просила?
— А я был фронтовым воспитанником вашего мужа, вот и считаю себя обязанным…
— Какого это мужа? — Женщина вызывающе и презрительно смотрела ему в глаза.
От этого взгляда Анатолию стало не по себе, и он молча показал на фотографию Якова Ивановича Полянчука, висевшую на стене.
— Якову Ивановичу я очень обязан… Он мне как родной.
— Это мне Витяка уже докладывал… И что это, думаю, за благодетель такой нашелся! Ну, вот что, парень, ты мне не заливай. А говори, как есть, всю правду.
— Да это правда! — Анатолию было трудно выдержать ее взгляд. — Яков Иванович всегда поручал мне отправлять вам посылки и деньги.
— Врешь ты все! — закричала она. — А почему врешь, не понимаю. А хочу понять. Ведь ты мне не враг?
Женщина подбежала к двери, распахнула ее, выглянула в коридор — не подслушивает ли кто, затем заперла дверь на ключ, подошла вплотную к Анатолию и негромко, чуть вздрагивающими губами сказала:
— Так знай же… Не было у меня мужа Якова!
— Не было? — Анатолий растерялся. — Как так не было? Разве Витяка не сын вам?
— Витяка…— жалобно прошептала Полина, лицо ее сморщилось, из глаз потекли слезы. Она подхватила край фартука и закрыла лицо. Затем, зло глядя на Анатолия, быстро зашептала: — Ты разве поймешь то, что было со мной? И что ты, черт, душу бередишь!
— Простите меня, — прошептал Анатолий. — Но я хотел вам добра!
— «Добра»! — с горечью повторила она. — У Витяки другой отец, бурбон… Подлый человек! Я ему и не жена была. Ну, и кололи мне этим глаза. А я места себе не находила. Все думала — вырастет Витяка, узнает про это, что скажет?
— Я не хотел…— начал опять Анатолий.
Полина его не слушала.
— Ради Витяки уехала я из тех мест. Война… Вижу, в газете карточка героя Полянчука, однофамильца… Вот и пристроила Витяку ему в сыновья. Вру всем, что этот герой — мой муж, отец Витяки. Ну, бабья дурь… И чего я только, дура, тебе выбалтываю? Гляди, никто тут этого не знает! — Она вытерла лицо и уставилась колючим, испытующим взглядом в глаза Анатолию. — Я тебе как на исповеди… Вот теперь и я хочу знать всю правду. Только не ври мне! — Сердясь, она говорила то «ты», то «вы». — Смотрите, не выдавайте меня. И как это я созналась? Вот диво. Хотела узнать от вас всю правду… Расскажите, если хотите, чтобы я поверила.
Анатолий ожесточенно откашлялся, чтобы не показать свою растерянность.
— Я скажу вам правду, — проговорил он.—Я комсомолец. Мне поручили помочь Витяке стать человеком, ведь парень пропадает. Я сам попал в беду, когда был таким, как он. А чтобы помочь Витяке, сначала надо было помочь вам. Разве вы поверили бы мне на слово?
— Нет. Многие ходили, обещали, а толку? Изверилась я в людях, не стала бы тебя слушать и выгнала бы…
— Про отца я сказал Витяке случайно. Не хотел он меня слушать, а как сказал про отца, сразу переменился. Я сделал все, что мог, вернее, не я, а депутат. Теперь уж вы позаботьтесь о Витяке. Ну, не так, чтобы конфетки ему в рот совать, а по-настоящему.
— Не беспокойся, — сказала Полина, и слабая улыбка появилась на ее лице. — И постель будет, и стол будет, и все будет, как у людей. Уж я постараюсь.
— А мне верите? — спросил Анатолий, уже знавший цену первым минутам раскаяния.
— Верю, милый, верю.
— Я знаю — вы гордая, ни у кого ничего не берете. Если вы мне верите, то… возьмите пятьсот рублей, купите что надо. Недавно я большую получку получил…
Полина взяла деньги без особой охоты, сжав губы, колеблясь.
— Не согласилась бы, если бы другой предложил… Но ты не тревожься. Верну.
— Будете получать зарплату и вернете. Мне не к спеху. Только на радостях не пропейте.
Лучше не говорил бы этого Анатолий.
— На, возьми назад твои деньги, черт! — закричала Полина.
Она швырнула деньги на пол. Анатолий рассердился и на себя и на женщину. Он также закричал:
— Мать ты или не мать? Я же не для тебя, а для Витяки! А что, если опять хмельную за рулем задержат?! Навсегда простись с машиной! Я помогаю, как шофер шоферу.
Он поднял деньги с пола, взял безвольную руку Полины, положил деньги на ладонь и сжал ее пальцами.
— Извините за грубость, — сказал он. — Бывает… Зато от сердца. Не сердитесь.
— Вы простите, — сказала притихшая Полина. — Выпивала… Не с радости. Я и сама понимаю… А чтобы за баранкой — ни-ни. Что я, сама себе враг?