— Мы не муравьи, но уже не люди. Не прежние люди. Большинство законов этого мира — наши законы.
Дмитрий расплылся в такой широчайшей улыбке, что стал похож на летающее блюдце:
— С ума сойти! Я скотина, дурак, осел!.. Нет, даже богомол, кивсяк, щетинохвостка... Хламидомонада!.. Так оскорбить этот прекраснейший из миров. Тут сказочно, тут... Эх-ма, тру-ля-ля, не женитесь на курсистках! Я расцелую всех насекомых, которых встречу!
— Ну-ну, — суховато сказал Кирилл. Перед глазами плыло, в животе словно ворочали ятаганом. — Значит, еще не знаешь, что можешь встретить...
Руки Саши задергались. Дмитрий ухватил ее в охапку, прижал к земле:
— Может быть, бегом к Кравченко?
— Чуть подождем.
— Кравченко — голова! Умница, умелец. К тому же лауреат, автор трех монографий методов трепанации.
— Мне он понравился тоже. Но сюда не лауреатов, а знатоков Малого Мира, либо... чокнутых. Тут все на уровне школяров. Всякому ли лауреату самолюбие позволит начинать заново?
Судорога подкинула Сашу так, что распластанный на ней Дмитрий взлетел как от могучего пинка. Кирилл взял гарпунное ружье, сел, прислонившись к еще теплому камню. Ноги не держат, а тут в непривычной роли: бдить и охранять... Правда, хоть ночные хищники еще не вышли, но еще опаснее вечерние, которые успевают на границе дня и ночи. У них скорость, зрение, реакция, точные броски...
Не выпуская ружья, другой рукой расстегнул молнию, кое-как сорвал с себя комбинезон. Кожа от соприкосновения с воздухом пошла пупырышками. Со всех сторон бомбардировали запахи, сотрясения воздуха, тепло, холод. Нервы истончившейся кожи считали информацию, посылая сигналы в мозг, но язык сигналов пока что китайская грамота, смутно воспринимал лишь самые простые символы. Во-о-он за тем стеблем дремлет большой кузнечик, который несмотря на травоядность, жрет и букашек, а почти под ногами, отделенный перегнивающим листом, спит хищный кивсяк...
Сашу подбрасывало, выворачивало из стороны в сторону. Дмитрий висел над ней, прижимая ее руками, удерживал головой, чтобы судорога не вывернула шею. Наконец Саша застонала, челюсть отвисла, выпал синий распухший язык.
Кирилл отворачивался, уводил глаза. Неловко было смотреть на грудь Саши: маленькую, но, несомненно, женскую, на белые жуткие шрамы. Дмитрий бесцеремонно растирал ей грудь, но у суперменов, танцоров и прочих профессионалов другое отношение к телу, а Журавлев без галстука в присутствии женщины чувствовал себя голым. И ее не привык видеть... Ну не в порядке.
Брови Саши задергались, словно она тужилась разомкнуть слипшиеся веки. Дмитрий похлопал ее по щекам. Ее лицо перекосилось, с большим усилием она открыла левый глаз. Несколько мгновений смотрела, затем лицо задергалось сильнее. Она плотно зажмурилась, словно увидела нечто ужасное.
Дмитрий ликующе повернулся к Кириллу:
— Она меня узнала! По глазам вижу, узнала!.. А я дрожал, что от сырости в башке что-нибудь... Ну, сам понимаешь, заржавеет или короткое замыкание... Теперь живем!
Саша уже не билась в конвульсиях. Грудь ее часто и нервно поднималась, слышно было урчание и бульканье. Наконец ее веки поднялись, глаза медленно прояснились. В них был ужас.
— Голова... — послышался едва слышный шепот. — Горит...
— Горит? — не понял Дмитрий. — Ты же мокрая! И в голове у тебя...
Кирилл собрал силы, чтобы сказать членораздельно:
— На станцию... Работа для Кравченко.
Дмитрий подхватил Сашу, стремительно бросился через заросли. Через минуту вернулся, подобрал лежащего без сознания мирмеколога. Воздух похолодел, движения замедлялись, холод сковывал.
Когда он подошел к огромному куполу станции, Кирилл и Саша не двигались, будто окоченели. Они перестали гнуться, Дмитрий нес их как бревна. Холод сковывал мысли, ощущения. Как сквозь туман увидел раздвоенные морковки, его подхватили, внесли в теплый, даже горячий воздух. Донесся требовательный голос Кравченко...
Утром Дмитрий как пушечное ядро с грохотом влетел в комнату к Саше:
— Как тут наш новгородский... То бишь новгородская гостья? Не удивился морской царь, что вместо Садко пожаловала его Дуня?
— Василиса, — поправил Кирилл.
Он ходил вдоль стен и по стенам, изучал щипцы, гарпуны, баллончики с ядом, клеем, аэрозолями. Саша сидела в кресле, укутанная в теплое, зеленая от лекарств.
— Василиса, — отмахнулся Дмитрий, — это из другой сказки. А Дуня — орел, боевой товарищ. Пока Садко играл, она саблей махала.
Саша бросила ему благодарный взгляд. На Кирилла она старалась не смотреть, а когда подняла, наконец глаза, ее голос был хриплым больше от неловкости, чем от болезни:
— Глупость какая... Второй раз в жизни влипла, и опять меня выволакивает Кирилл Владимирович.
— Мы без галстуков, — напомнил Кирилл.
— Прости, Кирилл.
Дмитрий пристально посмотрел в ее бледное, но уже похорошевшее лицо, явно стараясь изгнать жуткое видение распухшей утопленницы:
— Добро пожаловать с того света! В рай, ясно, не пустили — Бог правду видит — так хоть про ад расскажи. В смоле сидела или сковородку лизала? Для Мазохина место уже приготовлено?.. Хотя для утопленников должно быть нечто особенное...
Саша со смущением повернулась к Кириллу:
— Сами понимаете, вам... тебе я обязана всем. Ты вообще прибыл вовремя. Люди уже боятся выйти.
— Не зря, — вставил Дмитрий.
— Да, не зря. Кто высовывается, может исчезнуть.
Кирилл в недоумении повертел в руках сдвоенные баллоны, повесил обратно на стену.
— Пора представиться здешнему руководству, — сказал он с сомнением. — До утра я согласно инструкции должен был отходить от шока. Сейчас утро... Кто здесь командует? Наверное, все-таки биолог?
— У него нет специальности, — ответил Дмитрий бодро. — Не ахай, уже и здесь такие появились. Администратор! Отвечает за всю программу. Надо сказать, план дает, хотя навалили на нас, бедных...
— Администратор, — повторил Кирилл упавшим голосом. Он ладил с муравьями, зверями, птицами, ящерицами, компьютерами, даже с людьми иногда удавалось, но за всю жизнь еще ни разу не удавалось найти общий язык хотя бы с одним администратором. — Я пропал... Администратор обязательно повесит на меня самую пакостную работу. Как бы хорошо я ее ни сделал, все равно погавкаемся!
Дмитрий и Саша обменялись быстрыми взглядами. Кирилл снова нервно прошелся по стенам, но смотрел уже не на диковинки вооружения, а под ноги, будто шел за собственной похоронной процессией.