Он замолчал, запнувшись, а я пыталась совладать с раздирающим сердце чувством, чужим, приносящим нестерпимую боль, но отчего-то сладким-сладким.
– Действительно? А я вернулась за тобой, потому… – тихо прошептала я, – потому что такими врагами, как ты, не разбрасываются. Кого я буду ненавидеть, если тебя вдруг убьют?
Он неожиданно хмыкнул, заглянул в мои очи, холодные и бездушные, пытаясь отыскать в них несуществующую глубину, и тихо прошептал:
– У тебя невыносимые глаза!
В следующее мгновение мы бросились друг к другу, уверенные, что ждали этой минуты уже не одну сотню лет…
…Солнце выкатилось из-за горизонта, но горящим огненным шаром все еще висело над разделом земли и неба. Как будто оно стеснялось нас или боялось нам помешать. Казалось, даже лесные громкоголосые и суетливые пичуги приутихли и деревья шелестели деликатнее, словно бы прося округу: «Тише, тише. Не спугните, не троньте!»
Мы лежали обнаженные на мягкой траве, тая и расплавляясь. Мое тело налилось блаженной истомой, голова покоилась на плече у Николая. Он гладил меня по волосам, а я прижималась к нему, ощущая его запах и тепло, неожиданно ставшие родными. И оба мы чутко различали шелест: легкой поступью, не сожалея, не сокрушаясь, уверенное, что его еще позовут обратно, от нас уходило наше проклятое одиночество, оставляя вместо себя нагую, бесстыдную любовь.
Авдей, прожженный хитрец, знал укромные уголки в Объединенном королевстве. Единственным местом, где его не смогли достать стражи, оказалась одна из закрытых обителей белорубашечников. Здесь, в Окии, сектанты расплодились, окрепли и чувствовали себя весьма вольготно, взлелеянные королем Иваном, так часто примерявшим на себя белые балахоны и молившимся в предрассветные часы на восточный берег Оки. В Солнечном приюте, а именно там прятался колдун, угнездилась, вероятно, одна из крупнейших общин, но путь туда был открыт лишь посвященным да всерьез надевшим белые одежды.
От Николаевска до Солнечного приюта, по словам Николая, было всего восемь дней пути. Но когда на тебя объявлена охота, а твои портреты развешаны даже вдоль лесных и проселочных дорог, восемь дней кажутся целой вечностью. Это была травля; оставалось лишь покориться судьбе и надеяться, что удача не оставит нас и впредь. Главное, найти Авдея, а потом любыми правдами и неправдами покинуть пределы Объединенного королевства и добраться до далекой свободной Роси, где нас никто не знает. Там, на бескрайних просторах, мы сможем затеряться, спрятаться, начать жить заново. Теперь больше шансов это сделать, ведь нас двое. Только бы вырваться, только бы уцелеть.
Летние ночи в Серпуховичах душные, черные, даже полная луна не в силах разогнать густой, будто осязаемый знойный сумрак.
Ночь здесь наступала всегда внезапно: день угасал, а небо тотчас покрывалось частыми веснушками звезд. Путешествовать в такую темень мы не рисковали – без светильника не проедешь, а стоит использовать магию, как тут же тебя заметят рыщущие по округе стражи. Ехали мы потихонечку, избегая людных трактов, по неезженым тропкам, крутым оврагам да по берегам мелких речушек, торопящихся влиться в широкую бездонную Оку.
Костерок споро съедал сухие сучья, только успевай подкладывать. Пахучий дым пропитывал одежду и волосы, настырно лез в глаза, заставляя жмуриться и вытирать выступающие слезы. Крохотный лесной лужок с мягкой нехоженой муравой окружала плотная стена леса и нависала теперь над нами, пряча от посторонних глаз. Посему чужие голоса, раздавшиеся вдруг в этой царственной тиши и глуши, заставили нас напрячься да приготовиться к атаке.
Николай приосанился, прислушиваясь. В темных запавших глазах отблескивали языки красноватого пламени. Он неслышно приподнялся, вглядываясь в темноту. Неясный шепот незнакомцев становился все отчетливее, и мы уже могли различить отдельные слова и то, что пришельцы о чем-то препираются.
– Мы заблудились, брат! И нечего молиться солнцу, тем более что его сейчас нет! – бормотал один ворчливый голос.
– Ты богохульник, брат! – гнусавя, отвечал ему другой, не менее рассерженный. – Солнце выплывет из-за горизонта, осветит нам дорогу, и…
– И все равно мы заблудились, болван ты этакий! Утром мы не выйдем отсюда ни за какие коврижки!
– Покаяние, брат! Я накладываю на тебя епитимью!
– Мы с тобой, брат, в одном сане, покаюсь, когда на твоей груди будет наколка в десять лучей! О, я вижу огонек, брат! Спасение!
– Поблагодари солнце, брат!
Мы с Николаем быстро переглянулись, когда в темноте леса показались высокие белесые тени, донеслось фырчанье лошади, хрустнула ветка, раздавленная тяжелым копытом. Тусклый свет костра озарил две фигуры в белых балахонах. Завидев солнечных сектантов, мы тут же расслабились. Ужасное напряжение отступило. Я выдохнула, ссутулившись, и слабо улыбнулась Николаю, уже спокойно откинувшемуся на траву.
– Приветствуем! – произнес обладатель гнусавого голоса.
Мужчина казался ростом с Савкова, худобу скрывал подпоясанный балахон с нашивкой в виде желтого полукруга с девятью широкими лучами. Вытянутое лицо «брата» с крупным горбатым носом, непомерно большим ртом и с жиденькой светлой бороденкой, торчащей из самого центра остро выдававшегося подбородка, имело бледность, присущую лишь аристократам.
– И вам доброй ночи! – кивнул Николай, не сводя внимательного взора с незнакомцев и даже не пытаясь встать для приветствия.
– Позволите присоединиться к вашей гостеприимной компании? – вывел витиеватую фразу второй и тут же плюхнулся рядом со мной на краешек монашеской рясы, заменявшей мне ночью одеяло. Я только крякнула и пожала плечами, дивясь про себя его нахальству.
Стойте-стойте, мне показалось или он мне подмигнул?!
Белорубашечник был невысок, вертляв, смотрел с затаенной хитрецой в чуть прищуренных светлых глазах и все время усмехался уголками красных обкусанных губ. Из черного засаленного ворота торчала худая шея с выпирающим кадыком, заросшая многодневной щетиной. Сероватый застиранный балахон украшала такая же, как и у первого, вышивка. Во мне неожиданно проснулась брезгливость, и я едва не отодвинулась от мужичка, но сдержалась и лишь сморщилась.
– Отчего ж не ужинаем? – Он потер руки.
Второй, носатый, привязал красавицу-лошадку, длинноногую, упругую блондинку, с такой же, как у хозяина, узкой аристократической мордой – капризной и невероятно благообразной.
– Отужинали, – отозвался Николай, недовольно сощурившись. Он заприметил, как белорубашечник будто невзначай легким махом мягкой руки слегка приобнял меня чуть выше талии.
– Так давайте и с нами во славу солнца оскоромимся, – разулыбался тот.
Носатый предложению приятеля не обрадовался. Он сперва вытащил из седельной сумки кольцо кровяной колбасы, вероятно купленной вечером на торговом тракте, и тут же убрал обратно, оставив в руках вчерашний подсохший хлеб, пяток горьких по засушливому сезону водянистых огурцов да потный от дневного пекла, оплавившийся и потемневший сыр. Подумал-подумал и вернул сыр к колбасе, а потом и один огурец.