Нас заметили издалека, стоило выехать из лесной чащобы на открытый тракт. Солнце палило яростно и страстно. Высокая, чуть пожухлая от жары трава, измученная жаждой, тянулась к синему небу, но получала лишь слепящий обжигающий свет. Даже воздух, расплавленный, пахнущий сеном, застыл, а ветер заснул навсегда где-то на краю земли.
Спина взмокла, горло першило от сухости, в тяжелом балахоне тело спеклось так, будто бы меня швырнули в адово пекло. Николай, распаренный и раздосадованный, вытирал со лба пот и изредка с тоской косился на темную реку. Когда высокие ворота самым волшебным образом стали открываться, то он только раздраженно цокнул языком. А потом показались люди в белых одеждах. Нас встречали высокими знаменами с вышитыми солнцами да песнями, слов которых мы расслышать с такого расстояния не могли.
– Фанатики, – прошипел злобно Николай, сощурившись.
– Брат Цуцик, покайся, – хохотнула я.
– Каюсь.
Вот мы достигли въезда и уже начали различать едва сдерживаемую радость на лицах белорубашечников. Через открытые ворота выглядывала широкая улица да добротно сложенные деревянные срубы. Пугливо, будто стайка квочек, толпились женщины в безобразных балахонах и плотных черных платках, бессменных даже в удушливую жару.
Мы спешились и теперь, чуть недоуменно переглядываясь, следили за безудержными плясками бородатых мужчин. Потом вдруг все смолкло в один момент, люди резко встали, а тишина резанула слух. Вперед вышел совсем мальчишка, чернявый и яркий, на его гладких щеках играл здоровый румянец, подбородок пересекала единственная полоска – подобие бородки, а блестящие темные волосы доставали до плеч. Роста он был высокого, поэтому мы подробно рассмотрели заметную вышивку на балахоне – солнышко с восемью лучами. Судя по всему, мальчишка ходил в ранге ниже, чем наши ночные жертвы.
– Приветствую вас, братья. – Он низко поклонился, и вслед за ним поклонились остальные.
– И сестры, – добавила я, вырывая из пасти лошака конец широкого рукава, уже намокший и смятый в гармошку.
Белорубашечник выпрямился и, нимало не смущаясь, заявил:
– Просим прощения, брат Цуцик, но мы считали, что ты мужчина.
– Я и есть мужчина, – раздраженно рявкнул Николай, уставший с дальней дороги. Вероятно, посчитав, что торжественное приветствие завершено, он быстро, словно знал, куда нужно идти, прошагал мимо опешившего мальчишки, небрежно бросив в лицо ему повод лошадки – тот едва успел его поймать. – Лошадь вычистите и накормите. Нас, кстати, тоже, – проворчал Савков себе под нос. Но к нему сию же секунду кинулся коренастый мужичок, путаясь в широких одеждах, и на ходу стал отряхивать пыль с потрепанного балахона Николая.
– Да не вычистите, – прошипел колдун, одаривая его почти злобным взором, – а накормите.
Мальчишка, чудом (видать, совсем недавно, по чьей-то невероятной оплошности) получивший новый высший сан со смертью последнего проповедника, совсем сконфузился, отбросил узду, будто ядовитую лесную змеюку, рядом стоявшему мужичку.
– Но мы думали, что брат Микола будет с тобой! – кинул он в спину Николаю.
– А кто ж сказал, что Миколы здесь нет. – Я ласково положила горячую руку на плечо бедолаге, совсем сбитому с толку: – Разве никто не предупреждал, что Микола – женщина?
– Женщина? – моргнул тот. – А как же ты его отпевать-то будешь, брат… сестра? Женщинам же нельзя у покойника… – осекся он.
– Он ведь уже не сможет узнать, кто именно читал молитвы, – хмыкнула я, дергая повод лошака.
– Н-н-н-не сможет? – переспросил мальчишка и испуганно оглянулся на свой приход, похожий на неразумное стадо.
– Ну так и я о том же. – Я шлепнула его по спине между лопатками в знак наивысшего расположения, так что тот выпучил глаза от боли и выгнулся дугой.
Медленно закрывались ворота, отрезая нас от внешнего мира.
Трапезная имела антураж примечательный: на одной стене в шахматном порядке висели в золотых оправах улыбающиеся иконы – явно творение местных умельцев, другую завешивали вышитые простыни, вроде как гобелены, усеянные бисером букв, которые складывались в цитаты из священного писания секты.
За длинный стол пустили лишь избранных. Всех тех, у кого солнце на груди расплывалось хотя бы шестью лучами. Братья со скорбным видом рассаживались соразмерно их сану, предварительно широко перекрестившись на иконостас. Мы с Савковым, не ведавшие об их традициях, смешались, боясь оплошать и выбрать чужое место. Подсказал сам мальчишка, указав на широкую низкую лавку напротив центра стола:
– Во славу солнца, братья, во славу солнца оскоромимся.
А потом случилась вторая неприятность, когда уж мы расслабились, не ожидая нового подвоха: неугомонный юноша, перекрестившись, предложил:
– Брат Цуцик, прочитайте нам молитву за упокой…
Савков поперхнулся:
– Я лучше прочитаю во аппетит. А сестра Микола уж потом отпоет кого и как следует.
Конечно, я понятия не имела, кого следует отпевать, и уж если бы знала, что пресловутые Микола да Цуцик ехали на похороны, три раза бы подумала, прежде чем их грабить.
Осталось только степенно кивнуть, рассматривая червоточинку на плохо обструганной столешнице. В трапезной установилась гнетущая тишина. Похоже, в женском обществе братья вкушали пищу впервые. Вокруг нас бесшумно, словно тени, кружили девицы в черных платках с перепуганными, красными от жары лицами. Вот уже на столе затеснились плошки с крошевом из копченой бараньей ноги, горьких огурцов, редиса и вонючего зеленого лука. Потом перед моим носом вырос кувшин с хлебным квасом да кусок ржаного каравая.
Из-за царящей духоты, особенно невыносимой в небольшой нагретой комнатке, от еды воротило, зато пить хотелось со страшной силой.
Мысли казались кисельными и густыми. Я выломала липкий хлебный мякиш, слепила кружок головы, кружок тельца, послюнявила, склеив их меж собой. Где же мне найти тебя, Авдеюшка? Где ж ты спрятался, сердечный?
– Что сестра Микола делает? – вдруг зашептал мальчишка Савкову.
Только тут я заметила, что никто из присутствующих не решался притронуться к пище, крутя деревянные ложки и поглядывая на меня в неясном ожидании, и только Николай без особых приглашений с удовольствием хлебал окрошку.
– Молится, брат. – Николай вытер бороду пятерней и шмыгнул носом от удовольствия. – Яро молится. Да ты кушай, брат, кушай.
– Кушайте, братья, во славу солнца. – Я не успела и подмигнуть, как те набросились на свои порции, будто неделю не жрали вовсе.
– Да-да… – Николай звучно цокнул языком, пытаясь выудить застрявшее между зубами мясоа. – Вот доедим, во славу солнца, и пойдем отпевать. Не переживай, брат, – ободрил он ошарашенного происходящим фарсом парнишку, – отпоем в лучших традициях, во славу солнца. Как, говоришь, имя твое?
– Так что ж, до вас депеша не дошла? – совсем расстроился тот. – Меня братом Варнавой зовут, я ж три дня как новый луч получил. Даже рясу не успели сшить, так и хожу в старой.