Пока хор пел, добиваясь слаженности, Арина отозвала Редькину в сторону. Та обрадовалась, думая, что сейчас речь пойдет о таинственных делах мафии. Но Арина, улыбаясь, сказала совершенно другое:
– Зоя, все классно, только в некоторых местах надо текст заменить. А то непонятно ничего. Мы сейчас с Рындиным смотрели. Он от смеха чуть под лавку не упал.
– А что там? – удивилась Зоя. – Ты скажи, я заменю…
– Ну вот тут хор поет:
…Вышла жена его
Со сковородкой
И обдала кипятком…
– Ага, – согласилась Зоя.
– А почему кипяток в сковородке? А не в стакане или в чашке? Может, как-нибудь по-другому клопа загасить?
Зоя была очень покладистая. Она тут же зачеркнула что-то в своей аккуратной тетрадочке.
– И еще, – Арина снова засмеялась. – А она-то ему что говорит:
Эх, маленький бедненький клопик,
Зачем ты под дверью стоял?
Ручки отмерзли, ножки отмерзли,
Остался один лишь кафтан…
Зоя охотно закивала головой – она тоже поняла, что кафтан – это не часть тела бедного клопика. Не отмерзнет.
После внесения изменений в либретто репетиция продолжилась. И пусть оперетта восьмого «В» была вся с неожиданными поворотами сюжета и странными рифмами и образами, лучше все равно Арина, Зоя и их одноклассники придумать не могли. Они решили честно играть то, что слепили. Ведь день показа конкурсной программы приближался. И состояться он должен был не когда-то там, в отдаленном будущем. А – ПОСЛЕЗАВТРА…
И снова Братство Белой Руки собралось на своем ставшем уже традиционным месте заседаний – в большой комнате Арины Балованцевой. Был уже поздний вечер, заседание долго продолжаться не могло.
Все были в самом мрачном расположении духа – ничья слежка никаких результатов не дала. Арина, которая недавно нашла стекло, выпавшее из чьих-то очков, время от времени приспосабливала его в дело. Вот и в этот раз оно пригодилось: Арина внедрилась в кабинет биологии, в самую гущу конкурирующей фирмы девятого «Б», приставила стекло к глазу и тщательно рассмотрела всех. Антона не увидела. Ее, кстати, даже не бросились выгонять, обнаружив в кабинете – так заняты были постановкой драмы девятиклассники. Арина покинула их.
Витя обошел соседние дворы, Костик обежал несколько домов, Зоя по двум-трем дворам прошлась – результат был нулевой. Кого нужно искать? Где? Как?
…Но на то она и существовала, их мафия – сложная и разветвленная структура. В разгар грусти и самобичевания предводителю мафии позвонил по телефону еще один брат Белой Руки – тот самый Федя Горобец, который учился в другой школе.
– Арина, – с нескрываемым интересом принялся расспрашивать он, – а что, Гуманоид теперь не с нами?
– Нет, он с нами, но не в данный момент… – грустно ответила Арина и хотела рассказать о том, что происходит в их школе.
Но Федя перебил ее.
– А то я не пойму! Видел вот сегодня нашего героя! С какими-то левыми ребятами он братается. Еду в троллейбусе, смотрю – Гуманоид наш тащится по дороге. В обнимку с ребятами, и даже девчонки какие-то его прямо облепили…
– Где ты его видел? – воскликнула Арина.
– А у нас по улице Хороводной он шел, – ответил Федя.
Арина тут же переключила телефон на спикерфон, и мафия, затаив дыхание, принялась слушать рассказ своего далекого брата.
– Идут такие, Антошку чуть ли не под ручки волокут, в рот ему прямо заглядывают, – продолжал Федя – он же пан Теодор. – Зашли в телефонную будку, сразу несколько человек, и Гуманоид с ними. Какой-то парень номер набрал, трубку Антошке передал.
– А дальше? – с нетерпением спросил Костик.
– А вот что дальше – не знаю, – ответил пан Теодор. – Троллейбус от остановки отъехал. Я укатил, Антошку из вида потерял. Так что происходит-то? Неужели правда наш брателло Антонелло в отказку пошел?
Не надо описывать, как повеселели Федины братья по мафии! Все четверо наперебой бросились рассказывать ему о похищении поэта, театральном конкурсе и о позорных бесплодных поисках.
– Ну вот, что бы вы без меня, – обрадовался пан Теодор.
Это был мощнейший прорыв! У Арины сразу созрел план дальнейших действий. Да и что там было особенно планировать – просто, покинув пару-тройку последних уроков, завтра же мчаться на улицу Хороводную. Занять наблюдательные посты и ждать, когда появится возле телефонной будки похищенный брат Антоша и те, кто захватил его для своих корыстных целей.
Тем же самым вечером Антон Мыльченко сидел за столом и щурился в свете яркой лампы. Его тюремщики шуровали в соседней комнате. Квартира, где все это происходило, принадлежала родителям Жеки. Обычно они сдавали ее жильцам, но недавно те съехали, а новых найти родители еще не успели. Вот квартира и пустовала. И Жека получил разрешение использовать ее как плацдарм для создания театрального шедевра. Он совсем переселился сюда. И теперь жил тут, охраняя создателя текста пьесы. Почти весь класс околачивался здесь. Девочки готовили еду, мальчики бдительно охраняли Антошу. Надзор осуществлялся и днем, и ночью.
Когда Мыльченко начал выдавать готовую драматургическую продукцию, дело пошло еще веселее – в соседней комнате начались репетиции. Победа была уже близка. Репетиции проходили и в школе – но больше для отвода глаз. Основной удар ожидался не сегодня-завтра. Антоша уверил Жеку и его команду, что именно в эти сроки он закончит текст пьесы. Больше результатов своих трудов он не показывал, сидел в комнате и чах над кипой листков, исписанных его малопонятным корявым почерком.
А собравшиеся в соседней комнате радостно потирали руки и торжествовали, предвкушая победу.
– Как круто! – потрясая кулаком над головой, радовался Жека. – Какой мудрый ход мы совершили! Мы всех сделаем! Мыльченко-то уж фигни не напишет!
– Вовремя мы его схватили! – сияла улыбкой красивая девочка Маша с длинными белыми волосами.
– А то бы нам вообще был трындец! – разглядывая бумажки с текстом первой картины пьесы, восклицал Толик. – Пишет ведь Гуманоид, пишет!
А Антоша, который уже совсем отчаялся в том, что мафия освободит его, полностью сжился с ролью Скорбного Пленника, которым он ощущал себя в этой квартире. Побег отменялся. В окно выпрыгнуть Антон не мог – четвертый этаж, во время прогулки к телефонной будке, куда его водили звонить маме, сбежать было невозможно тоже. Поэтому всё – пленник он, настоящий Скорбный Пленник. И драматическое произведение в стихах легко ложилось на бумагу. Антоша уже как бы даже просто сочинял – для себя, для всемирного искусства… Исписанные листочки летели под стол, на пол, перемешивались друг с другом. А Антоша сочинял, видя перед собой уже не настольную лампу и обои в цветочек, а мрачные закопченные стены замка, тяжелые цепи на своих руках и ногах, физиономии гнусных мучителей, страшные пытки. И себя – в роли благородного, не сломленного тиранией героя-пленника.