– Осторожней с высказываниями, принцесса, - шепнул Мистраль.
Я только кивнула.
– Никка встал с колен, глядя себе на руки, - принялся рассказывать Мороз, не ожидая нового вопроса. - Он ко мне потянулся, но я не успел до него дотронуться - он исчез.
– Как исчез? - спросил Эйб.
– Просто исчез, растворился в воздухе.
– Его забрала его стихия, - сказал Мистраль.
– Какая стихия? - спросила я.
– Воздух, земля.
Я замахала руками, словно дым разгоняла.
– Ничего не понимаю.
– Готорн провалился в ствол вон того дерева, - сказал Рис, показывая на большое дерево с сероватой корой. - Он не сопротивлялся, пошел с улыбкой. Поспорю почти на что угодно, это боярышник [3] .
– Галену и Никке было не до смеха, - буркнул Мороз.
– Их никогда не почитали как богов, - заметил Дойль. - Они не умеют отдаваться магии. Если ей сопротивляешься, она применяет силу; если позволяешь себя взять - становится ласковой.
– Я знаю, что когда-то сидхе могли перемещаться под землей, по воздуху, по деревьям. Но простите, друзья, это было за тысячу лет до моего рождения. За тысячу лет до рождения Галена. Никка постарше, но ему никогда не хватало силы быть богом.
– Это могло и перемениться, - сказал Эйб.
– Как вернулась сила Эйба, - согласился Дойль. Эйб кивнул.
– Когда-то, так давно, что страшно вспомнить, я не только королев создавал, но и богинь.
– Что? - не поверила я.
Аблойк поднял кубок повыше:
– Греки тоже в это верили, принцесса. Верили, что глоток напитка богов дарит бессмертие, дарит божественность.
– Но они же не пили из кубка.
– Напиток - это… - Он поискал слова. - Это скорее метафора. Дело в силе. У меня и у Мэб была сила наделять богов и богинь нашего пантеона знаками власти. Теми цветными линиями на коже, принцесса.
Рис поглядел себе на руку, где раньше бледно обозначились контуры рыбы. Сейчас рыб было две, одна головой вверх, вторая - вниз. Рыбы складывались в круг, как знаки инь и ян. И голубые линии рисунка были вовсе не бледные, а яркие, темно-голубые, темнее летнего неба. Рис повернул к нам удивленное лицо; под дождем, распрямившим его кудри, оно казалось каким-то незаконченным.
– Теперь у тебя оба знака, - сказал Дойль. С его заплетенными в косу волосами дождю ничего не удалось сделать. Он выглядел как всегда, возвышался посреди всей этой неразберихи черным утесом, к которому можно было прислониться.
Рис поглядел на него озадаченно:
– Не может все быть так просто.
– Попробуй, - ответил Дойль.
– Что попробовать? - спросила я.
Стражи обменялись понимающими взглядами. Я не понимала ничего.
– Рис - божество смерти, - сказал Мороз.
– Ну да, Кромм Круах.
– Не помнишь, что он тебе рассказывал? - спросил Дойль.
Я сейчас ничего не помнила. Думать я могла только о том, что Гален и Никка могут быть ранены или мертвы, а я в этом как-то виновата.
– Когда-то я нес не только смерть, Мерри, - пояснил Рис, не в силах оторвать взгляд от нового знака у себя на руке.
Мой мозг наконец решил поработать.
– По преданиям, кельтские божества смерти были еще и целителями, - сказала я.
– По преданиям, - повторил Рис, задумчиво глядя на тело Айслинга.
– Попытайся, - опять сказал Дойль. Я глянула на Риса:
– Ты говоришь, что можешь его оживить?
– Мог и такое, когда на моей руке еще светились оба символа.
Он поглядел на меня с откровенным страданием во взгляде. Теперь я вспомнила, что он рассказывал. Когда-то люди поклонялись ему, нанося себе порезы и раны, жертвуя собственной кровью и болью - но он их снова исцелял, он это мог. А потом он утратил способность к исцелению, и его последователи решили, что потеряли его милость. Решили, что он требует смертей - и стали приносить в жертву пленников. Рис убил их всех, чтобы прекратить убийства. Убил собственных почитателей, чтобы спасти других людей.
Способность прикосновением убивать мелких тварей он не терял. В Лос-Анджелесе к нему вернулась способность убивать прикосновением и словом прочих фейри. По крайней мере, одну гоблинку он так убил.
Рис смерил взглядом неподвижное тело Айслинга.
– Я попробую.
Он передал свое оружие Дойлю и Морозу, прикоснулся к дереву и с минуту ждал его реакции. Я поняла наконец, что он не знал, не убьет ли дерево и его - а мне и мысль такая в голову не приходила.
– А Рису это не опасно? - спросила я.
Рис оглянулся на меня, ухмыляясь до ушей.
– Был бы я повыше, карабкаться не пришлось бы.
– Я серьезно, Рис. Менять тебя на Айслинга я не хочу. И совсем не хочу, чтобы вы там вдвоем повисли.
– Может, я не полез бы, если б ты меня по-настоящему любила.
– Рис…
– Брось, Мерри, я знаю свое место.
Он отвернулся и полез на дерево. Дойль тронул меня за плечо:
– Ты не можешь одинаково любить нас всех. В этом нет нечестия.
Я кивнула, он был прав, но все равно было больно на сердце.
Рис на черном дереве казался бледным призраком. Он подобрался к Айслингу и почти уже протянул к нему руку, как вдруг по коже у меня поползла магия - да такая, что дыхание сбилось.
Дойль это тоже почувствовал.
– Стой! Не тронь его! - закричал Дойль.
Рис пополз вниз, соскальзывая по мокрой коре.
– Быстрее, Рис! - заорала я.
Воздух вокруг тела Айслинга задрожал, как в жару над асфальтом, и - взорвался. Не дождем кровавых ошметков, а тучей птиц. Маленьких птичек, меньше и изящней воробьев. Над нашими головами закружились сотни певчих птиц. Мы все рухнули наземь, прикрыв головы руками; Мороз упал на меня, закрывая от трепещущей крыльями, щебечущей стаи. Птички на вид были очаровательные, но внешность и обмануть может.
Когда Мороз привстал так, чтобы я снова что-то видела, птицы скрылись в полумраке крон. Я тоже привстала, оглядываясь.
– Стены раздвинулись, или мне кажется? - спросила я.
– Раздвинулись, - подтвердил Дойль.
– Лес теперь на мили тянется, - с придыханием сказал Мистраль.