— Это все из-за меня! — сказал он.
— В самом деле? — насмешливо спросил я.
— Потому ты мне ничего и не сказал.
— Когда-нибудь я тебе все рассказал бы.
— Рассказывай сейчас.
Однако я прежде всего рассказал ему о том, куда я еду после обеда и почему, и Джонатан своим спокойным и решительным тоном объявил, что едет со мной. Я так и подумал. И был рад этому. За следующие несколько часов я рассказал ему почти обо всем, что было между Анджело и мной, так же, как он рассказывал мне тогда, в Корнуолле.
— Извини, — сказал он наконец.
— Не за что.
— Ты воспользуешься этой системой?
Я кивнул.
— И, может быть, скоро.
— Наверно, старая миссис О'Рорке была бы рада. Она гордилась изобретением Лайэма и не хотела, чтобы оно пропало.
Он поразмыслил, потом спросил:
— А какой был пистолет, ты не помнишь?
— По-моему... полицейские говорили... «Вальтер» 0,22.
Он слабо улыбнулся.
— Все повторяется! Оно и к лучшему. Если бы это было что-нибудь калибра 0,38, тебе пришлось бы худо.
— Да, пожалуй, — сухо сказал я.
За нами прислали машину, как и грозились, и отвезли нас в большое здание в Бэкингемшире. Я так и не понял, что это было: нечто среднее между больницей и казенным зданием — длинные широкие коридоры, запертые двери и мертвая тишина.
— Сюда, — сказали нам. — До конца, последняя дверь направо.
Мы не спеша шагали по паркетному полу. Стук наших каблуков только подчеркивал тишину. В дальнем конце было высокое, от пола до потолка, окно, которое почему-то давало очень мало света; и на фоне окна вырисовывались две фигуры: человек в инвалидной коляске и другой, который вез эту коляску.
Эти двое и мы с Джонатаном встретились посреди коридора, и, когда мы подошли ближе, я с неприятным удивлением обнаружил, что человек в коляске — не кто иной, как Гарри Гилберт. Старый, седой, сгорбленный, больной Гарри Гилберт, который тем не менее по-прежнему сознательно отвергал сострадание.
Эдди, который вез коляску, запнулся и остановился. Мы смотрели на Гарри, Гарри смотрел на нас с расстояния в несколько шагов. Он перевел взгляд с меня на Джонатана — поначалу взглянул на него мельком, не поверил своим глазам, потом пригляделся внимательнее и убедился, что это действительно он. Потом перевел взгляд на меня.
— Вы же говорили, что он умер!
Я слегка кивнул.
Его голос был холодным, сухим, полным горечи. У него уже не осталось ни сил, ни ненависти, ни надежды, ни желания мстить.
— Вы оба... — сказал он. — Вы погубили моего сына.
Мы с Джонатаном ничего не ответили. Я задумался о генезисе зла, о случае, который порождает убийство, и о предрасположенности, которая существует с рождения. «Ведь библейский миф, — подумал я, — соответствует реальной истории эволюции». Каин существовал, и в каждом виде выживают жестокие и безжалостные. Я выжил только потому, что мне повезло: благодаря расторопности Банана и искусству врачей. А в течение веков Авель и прочие жертвы гибли. И в каждом поколении, в разных народах, гены нет-нет да и породят убийцу. И все новые Гилберты вечно взращивают своих Анджело.
Гарри Гилберт мотнул головой, давая Эдди знак везти его дальше. И Эдди-двойник, Эдди, который всегда шел на поводу, овца того же стада, молча покатил своего дядюшку дальше.
— Надменный старый ублюдок, — вполголоса сказал Джонатан, глядя им вслед.
— Разведение лошадей, — сказал я, — очень любопытная наука.
Джонатан медленно перевел взгляд на меня.
— И что, — спросил он, — норовистые твари дают норовистое потомство?
— Довольно часто.
Он кивнул, и мы пошли дальше по коридору, к окну и последней двери направо.
Комната, в которую мы вошли, когда-то, должно быть, была довольно пропорциональной, но из-за тесноты ее для удобства разделили на две. Получилась длинная узкая комната с окном, из которой дверь вела в другую длинную комнату, без окна.
В первой комнате, вся обстановка которой состояла из полоски неопределенного цвета паласа, постеленной поверх паркета и ведущей к письменному столу и двум жестким стульям, сидели двое мужчин, которые, похоже, попросту убивали время. Один сидел за столом, другой на столе, обоим лет по сорок, невысокие, спокойные. Вид у обоих был скучающий, и на лицах у них было написано, что они предпочли бы оказаться где-нибудь в другом месте.
Когда мы вошли, они посмотрели на нас вопросительно.
— Я — Вильям Дерри, — представился я.
— А-а.
Человек, сидевший на столе, встал, подошел, пожал мне руку и вопросительно посмотрел на Джонатана.
— Мой брат, Джонатан Дерри, — сказал я.
— Я думаю, — сказал он безразличным тоном, — нам нет необходимости тревожить вашего брата...
— Анджело скорее набросится на него, чем на меня, — сказал я.
— Но ведь это вас он пытался убить.
— Джонатан засадил его в тюрьму четырнадцать лет назад.
— А-а.
Он оглядел нас обоих, немного задрав голову, поскольку был значительно ниже нас. Похоже, он представлял нас себе иначе — не знаю почему. Джонатан, во всяком случае, выглядел вполне респектабельно, тем более что возраст добавил ему внушительности, и черты у него всегда были правильнее, чем у меня. А я, наверно, был не слишком похож на жертву. Я подумал, что чиновник ожидал увидеть шаркающую ногами фигурку в халате, а не высокого мужчину в нормальном костюме.
— Я, пожалуй, пойду объясню насчет вашего брата, — сказал наконец чиновник. — Подождете?
Мы кивнули, и он приоткрыл дверь во вторую комнату и просочился внутрь, прикрыв ее за собой. Человек за столом сидел все с тем же скучающим видом, ничего не объясняя. Вскоре дверь вновь приоткрылась, и в комнату проскользнул его коллега, который сказал, что нас ждут, и предложил нам войти.
Вторая комната была ярко освещена лампами. В ней находилось четверо людей и большое количество всяческого электрооборудования со множеством каких-то датчиков и проводов. Я увидел, как Джонатан окинул взглядом все это хозяйство, и подумал, что он, наверно, знает, что это такое. Потом Джонатан сказал, что все это были диагностические приборы — кардиограф, энцефалограф, приборы для измерения температуры, давления и влажности кожи — и всех как минимум по два.
Один из четверых людей был в белом халате. Он тихо представился Томом Корсом, врачом. Женщина в таком же белом халате ходила между приборами, проверяя их. Третий, мужчина, явно был наблюдателем, судя по тому, что он молча делал в течение следующих десяти минут. А четвертый, который сидел спиной к нам в чем-то вроде зубоврачебного кресла, был Анджело. Мы видели только его забинтованную голову да руки, которые были привязаны за запястья к подлокотникам кресла.