Вечер очередного дня застал нас в деревне Мездряково, и мы с Глебом попросились переночевать в один дом – выбрали какой посимпатичнее. Нас пустили, даже разрешили закатить машину за ворота. Хоть и сказали, что чужих тут не бывает. И поинтересовались – а мы-то что ищем?
Мы сказали правду: что жить тут где-нибудь собираемся. Вся семья – муж с женой, старушка и невзрослые дети удивились. Все отсюда, а мы сюда. Но это была правдашная правда, так что чего не поверить-то? Мы узнали, что ещё дальше в лес, уже, правда, без дороги, которая, возможно, просохнет только к концу мая – так, что и машина сможет пройти, есть ещё деревни – Куноловлево и Рыси. Вот там-то такая глухомань, что неизвестно, живы тамошние бабки или нет. Во всяком случае, месяц назад в автолавку, которая приезжает в Мездряково, какие-то приходили.
Вот мы и решили, что как раз таки и посмотрим. Машину оставим тут, раз хозяева не возражают, и сходим.
А идти пришлось далеко. По дороге оказалось километров пятнадцать – сообщил мой навигатор. Он ловил сигналы спутников, ему по фигу было всё остальное. А вот мобильная связь тут ку-ку, накрылась. Но это не беда – я смогу летать в такие места, где телефон берёт, и звонить.
Потому что всё остальное было замечательным. Бесконечный мрачный лес, в основном хвойный, переходящий в бодрые перелески, луга, вершины, река, обозначенная на карте скорее всего как Елень – и на её высоком берегу деревня. Первая деревня, которую мы увидели лишь издали и прошли, поскольку она совсем не отвечала моим требованиям: лес-лес-лес, бац, домишки, и опять лес, никакого простора, не налетаешься, не была обозначена на карте. Да и вторая, до которой мы ещё часа два пилили, тоже не значилась – слишком они, наверное, маленькие и среди лесов затерянные. Вообще пустые места оказались вместо них – подвёл и спутник, и бумажная карта. Но они были не виноваты – просто, видимо, никто серьёзно не интересовался этими районами. А может, всё специально сглючило – чтобы сюда никто не лез. Так что понять, куда мы пришли – в Куноловлево или в Рыси, сразу не удалось.
До тех пор, пока мы не обнаружили местную жительницу.
Бабка невероятно «гэкала», комедийно «якала» – говорила «нясуть» и «будеть», но понять её было можно. «Нясуть» – это из «Откуда же вас черти несут?», а «будеть» – из информации о количестве километров, сколько их от Куноловлева досюда, то есть до Людотина, будет. Вот оно что, Людотино, а где же Рыси? Мы их, оказывается, умудрились пройтить… Да там и не живёт никто.
В Людотине было замечательно. И бабка хорошая. И собака её – маленькая, но шустрая и явно смышлёная.
Домов в деревне оказалось больше десятка, но жили лишь в трёх: две старухи в одном, другая в другом и дед в третьем. Всех их ждали только на том свете, разве что у одной – той, что жила одна, где-то в районе имелись какие-то родственники. Которые изредка, но в эту глухомань заглядывали.
И дом я сразу выбрала – как нарочно для нас построенный: на окраине, над обрывом, под которым река. А впереди, за рекой – широкий простор луга и бескрайнего леса. Здесь можно летать, хоть облетаться!
Правда, дом был ветховат. Его бросили той зимой, когда уехала хозяйка. Насовсем уехала бабка, вроде как в центр цивилизации, в село Пронь. Там как раз и местный сельсовет.
Купим! Можно выбрать и какой другой пустой домишко, задаром, но подходил именно этот, а потому поедем в Пронь, найдём бабку и купим. Оформим его на моё имя, я ещё тут и пропишусь. А может, и родителей своих к себе заберу. А может…
Планы у меня были грандиозными.
Пока я стояла и смотрела на свой аэродром, Глеб проложил сквозь заросли мощного сухого чернобыльника дорогу к крыльцу, оторвал от двери доски и вошёл внутрь. Я прошла за ним. А бабка Маша – тот самый наш гид – за мной.
О, как я ненавидела убираться – но холодный нежилой дом требовал уборки. И хоть следов разрушения видно ещё не было, все вещи стояли аккуратно и на своих местах, сюда поналетела какая-то кружевная пыль, труха, как будто жуки-древоточцы ею друг в друга специально кидались – бузили как хотели, чувствуя себя хозяевами.
Хотя, какие вещи – стол с лавками и табуреткой, какие-то чаны – тазы-вёдра, рукомойник, неумело крашенный буфет, в комнате старючий-дремучий диван, этажерка, занавеска, за ней кровать с матрацем, шкаф. Пустой. Всё.
И холодно, эх, что ж так холодно-то? Ведь через пару дней май…
Глеб смотрел на это богатство, нахмурившись. Ещё бы ему не хмуриться – а что со всем этим делать-то?
И на что мы рассчитывали, когда сюда припёрлись? Я заглянула Глебу в лицо. Закашлялась от растерянности. На улицу хотелось, там тепло, солнце припекает совсем по-летнему.
Вышли.
А не бросит меня тут Глеб, не повернёт обратно, в свои Ключи к матери и бабке, доживать до армии? Ну и пусть бросает – всё равно, деваться мне некуда. В Москве мне не полетать, а у родителей и не полетать, и денег не заработать. Так что остаюсь.
– Печку надо натопить – и будет тепло, – сказал Глеб, взяв меня за руки. У него не такие ладони холодные были. А у меня, наверно, заледенели от испуга. И почему я ему не доверяю? Это у меня неизлечимое. Надо доверять человеку, который такие вещи говорит. А то он бросит, если доверять не буду. Так, опять…
А говорит он вот что:
– Мне кажется, дом нормальный. Я знаю, что нужно делать, не переживай. Всё налажу. Будешь мне помогать?
Конечно, буду!
Тем более что бабка Маша тоже предложила свою помощь. Мы отправились к ней домой, где познакомились с очень старой бабкой Верой Ивановной, выпили чаю. Глеб попросил у них топор, лопату и моющих средств в долг. Определив, где тут колодец, из которого можно брать воду для питья и мытья, мы вернулись в наш будущий дом.
Бабки пришли к нам где-то через полчаса.
А мы с Глебом принялись за уборку. Что мы делали? Если честно, я только распахнула окна, вытерла тряпкой стол, лавки с табуреткой – и уселась. Устала. Правда. Глеб оживлённо возился с печкой, проверял, можно её топить или нет, лазил на чердак, куда я за ним забралась, а также на крышу – трубу проверить. Я туда тоже потянулась, но что-то вместо этого захотела полежать. И устроилась в кухне на лавке. Как-то было мне очень слабенько. И снова заныла простреленная рука. Товарищ, товарищ, болят мои раны…
Перед бабками, которые деловито припёрлись на подмогу, изображать немощную было нельзя. Не поняли бы. Так что, забыв о Глебе и слабости, я, понукаемая Верой Ивановной и бабой Машей, то мела паутину с углов древней шваброй, то махала веником. А когда схватилась с бабкой Машкой за матрац, чтобы стащить его с кровати и отнести на улицу под солнышком прожариться, поняла: всё, не могу больше. Тошнит. От этой пустоты и заброшенности ничейного дома, от отсутствия воды горячей и льда воды, что налили в надраенный Глебом рукомойник, от перспективы толочься на этой кухне у здоровенной печки. А скорее всего, от большого количества таблеток. Кефир надо было пить, а не газировку с тульскими пряниками, восстанавливать побитую антибиотиками кишечную флору.