Волкодав тем временем поворачивал и рассматривал отобранный нож. Нож был самый настоящий боевой, в добрых полторы пяди длиною. Такое оружие пускать в ход, споря из-за места в трактире, – самое распоследнее дело. Волкодав посчитал, что безнаказанно спускать подобное не годилось, и хотел уже велеть молодцам расстёгивать пояса, принимая великое посрамление, – но тут Эврихов сегван неожиданно возмутился:
– Да обман это всё! Я обоих в драке видал!… Этих запросто не сшибёшь!…
К нему обернулись, и он с горячностью продолжал:
– Вот так они и заставляют всё больше платить! Только вид делают, что будто кулаками машут, а сами сговорятся и…
Это было уже прямое оскорбление, равно задевавшее и венна, и его супротивников. Первым побуждением Волкодава было предложить сегвану выйти к стойке и подтвердить сказанное делом, как надлежит воину и мужчине. Однако плох вышибала, затевающий свары с гостями. Да и негоже ввязываться в новое дело, не довершив начатого.
– Сымайте-ка пояса, – сказал он, выпуская Сонморовых громил, ёрзавших и кряхтевших на усыпанном соломой полу. Те сразу вскочили. Обоих трясло от ярости и унижения, но делать было нечего. Пришлось расстёгивать блестящие пряжки и бросать ремни с ножнами под ноги победителю. Сами потеряли достоинство, сами превратили обычную схватку охранников в настоящую драку. Не на кого пенять.
Венн тем временем соображал, как быть с сегваном, но тут ему на выручку пришёл близорукий красильщик.
– Я слышал, – проговорил он, обращаясь к наёмнику, – у двери трактира может встать любой человек, который того пожелает и сумеет своё желание отстоять. Вот ты кричишь, венн с кем-то сговаривался. Может, тебе на его место охота?
– Или сядь и не возводи напраслину ни на него, ни на великого Сонмора, – добавил усмарь.
Побеждённые, злобно проталкивавшиеся к дверям, остановились послушать. Не убегать же, когда речь заходит о чести вождя.
Гарахар посмотрел на арранта, на неоконченное письмо…
– Я тебя подожду, господин мой, – с улыбкой сказал ему Эврих. – Поразмыслю покуда, как лучше изложить твоё дело…
Пришлось наёмнику перелезать через скамью и идти к стойке. Волкодав бросил за неё отвоёванные пояса и выпрямился навстречу. Меч у сегвана был, конечно, завязан, но молодцы вроде него очень не любят ходить с пустыми руками. Сам привык людей обижать, вот ему и мерещится – сейчас нападут. Волкодав, раздосадованный, что не справился с мономатанцем, живо обшарил его глазами с головы до ног. Намётанный взгляд вмиг отметил высокие, под самое колено, сапоги и чуть-чуть оттопыренное правое голенище. Что у него там? Дубинка?…
Сегван нагнулся, не спуская с него глаз, и вправду сунул пальцы внутрь сапога. Как и ожидал венн, это оказалась дубинка. Не очень длинная, гладкая, утолщённая кверху, с круглой шишечкой на рукояти, чтобы в драке не выскальзывала из вспотевшей ладони. Подобное оружие в Кондаре почему-то не запрещали носить при себе. Меч завязывай и на луке чтобы никакой тетивы, а дубинку – пожалуйста. Видно, тех, от кого зависел запрет, ни разу такой штуковиной по головкам не гладили. А трудное это дело, наверное, составить об оружии толковый закон. С одной стороны, в самом деле незачем вроде расхаживать по городским улицам с копьями и мечами. С другой стороны, этак можно дойти до того, чтобы на всякий случай руки вязать. Ибо руки, если поразмыслить, сами по себе оружие хоть куда…
Гарахар перехватил дубинку привычным движением многоопытного бойца, взгляд стал напряжённым.
– Спрятал бы ты её, парень, – предостерёг наёмника Волкодав. – Сгодится ещё!
– Позови свою жену, венн, я её… – рявкнул в ответ Гарахар. Дубинка, зажатая в крепкой руке, мелькнула вперёд.
Волкодав успел по достоинству оценить удар, направленный в горло. Таким ударом, достигни он цели, не то что человеческое тело – стену можно проткнуть… Нет, не стоило Гарахару так бить. И веннских женщин трогал он ох и зря… Волкодав за это разобрался с ним безо всякого кан-киро, обычным боем своего племени. Его движение мало кто успел разглядеть. Он сделал короткий шаг, левая рука хлестнула наотмашь, разворачиваясь ребром… Удар перехватил дубинку на середине разгона. Раздался короткий треск, что-то звонко брякнуло в стену позади стойки, мало не сшибив рыбье чучело, висевшее на деревянных гвоздях. Стоум наклонился и изумлённо поднял деревянный обрубок. С одного конца гладкий и закруглённый, с другого – украшенный веником размозжённых волокон. В нём кое-как ещё можно было узнать переднюю половину дубинки.
Стойка была у Волкодава слева, вот он и пустил в ход левую руку. Чтобы ненароком кого-нибудь не зашибить.
Наёмник, промахнувшийся с ударом, неподвижно смотрел на остатки, задержавшиеся в кулаке. Этого не могло быть, но это случилось, глаза не обманывали его. Живая ладонь разрубила плотное мелкослойное дерево, как гнилушку. Во всяком случае, Гарахару уже казалось, будто Волкодав почти не затратил усилий. Сегван помимо воли задумался, что было бы, шарахни эта пятерня ему, Гарахару, по шее. Или по…
– Сядь! – по-прежнему негромко, но внятно сказал Волкодав. – У тебя письмо лежит недописано!
Стук разбудил Мыша. Сообразив, что пропустил нечто весьма интересное, зверёк живо перелетел хозяину на плечо. Встопорщил шерсть и воинственно тявкнул сразу на всех.
Молодые подмастерья, сидевшие рядом с кожевником, одновременно раскрыли рты – требовать продолжения боя. Слишком быстро всё кончилось; хотелось любоваться ещё. Мудрый усмарь изловчился пнуть под столом сразу обоих. Он-то понимал, что выдержка у венна не беспредельная. И почти вся ушла на то, чтобы не изувечить оскорбителя жён.
Гарахар вернулся на своё место, молча сел и некоторое время смотрел куда-то сквозь Эвриха. Он явно видел перед собой не аррантского умника, а чью-то ладонь, занесённую подобно мечу.
– Позволь, господин, я напомню тебе, на чём мы остановились, – в конце концов осторожно проговорил Эврих. Деяние Волкодава и на него произвело немалое впечатление, но он предпочёл не показывать виду. Сперва следовало исполнить работу. И получить за неё плату. Желательно такую, чтобы окупить место за столом и маленькую вывеску на двери. А если вправду хочешь работы, лучше не восторгаться, глядя, как твоего заказчика едва не пришибли.
– «Почтенному Неклюду от Гарахара, пребывающего ныне в славном Кондаре, на постоялом дворе Лумона Заплаты, низкий поклон, – вполголоса перечитал Эврих начало письма. – От тебя давно не было вестей, так что сердце моё полнится беспокойством…»
Было заметно, как постепенно таяло перед глазами сегвана видение беспощадной руки, готовой смахнуть голову с плеч. Арранту пришлось ещё дважды читать ему написанное, но вот он окончательно вспомнил, на котором свете находится, и вновь начал втолковывать Эвриху, какое такое дело было у него к галирадцу Неклюду. Люди в трактире налегали на сольвеннскую селёдку и копчёных угрей. Поющий Цветок и Слепой Убийца уплетали из одного горшочка отменную камбалу, благоухавшую луком и душистыми пряностями. Сонморовы посланцы тихо убрались прочь, Стоум же, исполнившись внезапного задора, кликнул слугу. Парень весело вколотил в стену два длинных гвоздя, а потом укрепил на них отнятые пояса. Так в Кондаре принято было обозначать доблесть охранника, не убоявшегося вооружённых врагов. Волкодав поглядывал на работника без большого восторга. Если бы кто спросил его мнения, он бы эти пояса лучше отдал за выкуп. Он видел, как Стоум припрятал оба обломка дубинки. И тот, что улетел за стойку, и рукоять, выброшенную Гарахаром под стол. Уйдёт сегван, и трактирщик чего доброго велит вколотить в стену ещё один гвоздь. И будет до хрипоты перечислять видоков, доказывая новым гостям, что деревяшку в самом деле перерубила человеческая рука.