Book.

Седовласая женщина зорко глянула на неё:

– Так же, как доселе держала. Зови своих Богов. Гони смерть… – И добавила нечто уже вовсе загадочное: – Если он вернётся, так только ради тебя.

Оленюшка не очень это поняла, но спрашивать не посмела. Вдвоём они возились над псом весь остаток вечера. Девочка таскала из ручья воду в ведёрке, сделанном из гладкой коры неведомого ей дерева. Обламывала сухие ветки, устраивая костёр. Толкла что-то в беленькой ступке. И всё время молилась. Великой Матери, Вечно Сущей Вовне, потом Старому Оленю, пращуру её рода, и, конечно, Богу Грозы, чей орёл завёл её в этот лес. Иногда она думала о том, какой переполох был теперь, наверное, у неё дома. Но про это думалось как-то глухо, издалека. Кончилось тем, что умаявшаяся Оленюшка так и заснула, прильнув к косматому боку зверя и слушая, как внутри, под ранами, упрямо стучит измученное сердце.

Она проснулась, как от толчка, посреди ночи в самый глухой час, открыла глаза и увидела, что возле костра появилась ещё одна гостья. И такова была эта гостья, что девочка плотнее обняла неподвижного пса, словно её жалкое усилие вправду могло его защитить. На границе светлого круга стояла худая рослая женщина. В длинной, до пят, белой рубахе и тёмно-красной понёве с прошвой, расшитой белым по белому. Распущенные пряди седых волос достигали колен. Лицо же… Страшная гостья не была ни старой, ни молодой. Время попросту не имело к ней отношения.

– Он допел Песнь, – сказала она, и голос шёл ниоткуда. – Он мой.

Старушка, которой девочка помогала весь вечер, подбросила в костёр хвороста и спокойно ответила:

– Не первый раз мы с тобой встречаемся, и бывало так, что я тебе уступала. Но его ты не получишь.

Огонь, ободренный новой порцией дров, вспыхнул ярче, и худая женщина отступила на шаг. Но и только. Она сказала:

– Он принадлежит мне. Погаснет твой костёр, жрица, и я его заберу.

Жрица ответила почти весело:

– А вот и не заберёшь!

Девочка услышала, как сердито вздохнула хлебная закваска в горшочке, и ей показалось, будто пришелица испугалась этого звука. На всякий случай Оленюшка подтянула корзинку с горшочком поближе к себе, потом села и взяла её на колени.

– Это кто ещё здесь? – словно впервые заметив её, свела брови незваная гостья.

Девочка с перепугу ничего не ответила, только ухватилась за шерсть на пёсьем загривке. Зверь силился зарычать, но не мог. Жрица ответила:

– Это та, кого ты тем более не получишь.

В голосе, раздававшемся ниоткуда, прозвучала насмешка:

– Рано или поздно я получу всех.

– Есть чем гордиться! – фыркнула жрица. – Вся твоя власть – на мгновение! А потом опять Жизнь!

Пламя костра начало опадать, и она подбросила в него ещё хвороста. Девочка с ужасом увидела, что в запасе осталась всего одна ветка. Что потом?.. Хоть в лес беги, ищи впотьмах сушняка!.. Пересиливая страх, девочка готова была вскочить и бежать, когда к костру с разных сторон начали выходить люди.

Странные люди. Мужчины и женщины…

Очень разные внешне, они были похожи в одном: ночная тьма словно бы не касалась их, расступаясь перед едва уловимым сиянием, исходившим от их тел и одежды. Казалось, посреди глухой ночи их освещало незримое солнце. Люди несли с собой поленья для костра. Друг за другом подходили они к жрице и складывали принесённое у её ног. Куча хвороста принялась быстро расти.

Самыми первыми, держась за руки, появились мужчина и женщина. Красивые, совсем молодые. Они показались Оленюшке очень похожими на человека, которому она полгода назад подарила бусину. Отдав поленья, они подошли к псу и жалеючи склонились над ним, словно стараясь поделиться сиянием своего солнца. А потом оба посмотрели в глаза девочке, и ей, озябшей, стало тепло. И ушли – но не во тьму.

Оленюшка увидела хрупкого молодого арранта с весёлыми мечтательными глазами. Казалось, этот юноша в любой миг был готов воздеть к небесам руку и разразиться вдохновенной поэмой. Другие люди были суровы и бородаты, с тяжёлой походкой каторжников. Ещё девочка увидела чету вельхов: дед и бабка вдвоём тащили целое брёвнышко, и старик всё улыбался, радуясь, что вновь обрёл две руки. Прежде чем уйти, дед с бабкой присмотрелись к Оленюшке и одобрительно кивнули друг другу. Девочка ощутила, как в воздухе на миг разлился аромат свежих яблок.

Костёр бушевал. Жаркие языки взвивались с весёлым и яростным рёвом, раздвигая ночной мрак, вынуждая недобрую гостью отступать всё дальше прочь.

Так продолжалось до самого рассвета, и хворост у ног жрицы не оскудевал. Когда же небо на востоке уверенно зарумянилось, старушка обернулась к девочке и сказала:

– Спи, дитятко. Всё хорошо.

Почему-то Оленюшка сразу поверила ей. Она потрогала пёсий нос: тот был по-прежнему сухой и горячий, но всё же вроде не так. Девочка тихонько поцеловала пса в страшную морду, свернулась рядом и тотчас заснула.

Ей казалось, она закрыла глаза всего на мгновение. Но когда она проснулась, солнце уже поднялось над лесными вершинами. А на поляне не было видно ни души. Ни жрицы, ни пса. И никаких следов ночного костра. Только корзинка по-прежнему стояла на своём месте. Девочка села, встревоженно озираясь, и обнаружила, что сжимает в кулаке нечто твёрдое, успевшее впечататься в руку. Она раскрыла ладонь. Это была маленькая серебряная лунница на тонком, но очень прочном волосяном шнурке.

Девочка поднялась на ноги и заметила совсем рядом с собой начало тропинки, уводившей куда-то сквозь густые кусты. На тропинке лежало бурое орлиное перо. Девочка задумчиво подобрала перо, подняла корзинку и пошла вперёд. Она всё искала глазами следы пса и сама не заметила, как вышла к знакомой берёзе. На вершине опять сидел и невозмутимо чистил клюв большущий орёл. Она могла бы поклясться – тот самый. Завидев Оленюшку, беркут выпрямился, бесстрастно разглядывая человеческое дитя.

Девочка запрокинула голову и с обидой обратилась к нему:

– Что ж ты, батюшка орёл…

Могучая птица промолчала. Девочка шмыгнула носом, захотела смахнуть подступившие слёзы и…

Вокруг стояли берёзы. Берёзы, родные ей до последней отметинки на белых стволах. А за ними видать было луг и за лугом – дом. И девочка со всех ног припустила в ту сторону, даже не помня о родительском гневе, что должен был неминуемо постигнуть её. Гнев родительский – правый, его ли бояться! Гроза летняя, после которой с удвоенной силой лезут из земли зелёные стебли…

К её удивлению, мать встретила дочку так, словно та вернулась точнёхонько в срок. И хлебная закваска в горшочке не засохла, была живая, дышала силой. Тогда девочка посмотрела на резную календарную доску, что висела под изваяниями в Божьем углу, и увидела, что зарубок на ней не прибавилось. Она вернулась домой в тот же день, когда уходила. Словно вовсе не было ночи, проведённой в чужом чёрном лесу.