Пылающие глаза убеждали в абсолютной искренности, и этот огонь почему-то успокоил и утешил больше самих слов.
– Острая, но короткая боль лучше, чем тупая и долгая, – прошептала Эмили.
Лахлан кивнул и, словно приняв отчаянное решение, прорвался сквозь барьер и погрузился полностью, до самого основания.
Эмили не смогла сдержать слез, однако на сей раз уже не пыталась оспаривать обладание. За болью непременно последует наслаждение. Так должно быть, иначе все женщины давным-давно скрылись бы за монастырскими стенами.
Лахлан замер и поцеловал возлюбленную.
– Скоро будет лучше.
– Обещаешь?
– Обещаю.
– Но пока очень больно!
– Прости, любовь моя.
Еще один нежный поцелуй, а за ним – снова ласковое прикосновение пальца. Скоро боль притупилась, а потом и вообще скрылась за приятными ощущениями.
Дискомфорт не пропал окончательно, но удовольствие брало свое. Эмили даже осмелилась слегка пошевелить бедрами. Лахлан повторил движение, а потом начал раскачиваться, продвигаясь все дальше и даря наслаждение удивительной, неизмеримой глубины.
Не в силах лежать спокойно, Эмили постоянно двигалась. Лахлану понравилось: он шепотом поощрял ученицу и даже просил новых движений. Сейчас он зависел от нее ничуть не меньше, чем она от него. Сознание собственной значимости придало смелости и свободы. Скоро тела слились в неразделимое целое. Лахлан воскликнул что-то на родном языке и, крепко сжимая любимую в объятиях, вместе с ней взлетел на вершину блаженства.
А Эмили вновь прошептала заветные слова любви.
Лахлан без сил рухнул прямо на нее, но тут же повернулся на бок и прижал к себе с такой силой, словно не мог стерпеть даже мгновенной разлуки.
Прошло немало времени, прежде чем он заговорил снова.
– Отец был мудрым человеком, хотя и чересчур горячим. Должно быть, он давно заметил в характере брата те черты, которые утаились от моего внимания. Мы все считали, что отец изменил отношение к Ульфу из-за того, что в нем не оказалось звериного начала. Однако я помню, как сам Ульф реагировал на неудачу в перевоплощении. С тех пор он с каждым днем становился все мрачнее и угрюмее. Начал нападать на других мальчишек, а нередко даже использовал привилегированное положение сына вождя. Отец, конечно, не мог не заметить этого и постоянно спорил с матерью: она считала, что старший сын всего лишь проявляет свойства лидера.
– Но ведь сам Ульф утверждал, что отец изменил отношение после того, как он оказался обычным человеком.
– Их отношения изменились гораздо раньше. Но в детстве я этого, конечно, не замечал – понял лишь повзрослев и оглянувшись в прошлое. Не думаю, что обстоятельства, пусть и очень важные, повлияли на чувства отца. Мать не сумела полностью принять волчью натуру мужа, а отец, в свою очередь, не сумел принять отсутствие волчьей натуры в старшем из сыновей. До последней минуты жизни он продолжал надеяться, что перевоплощение все-таки произойдет – пусть даже и без него.
– И все же назвал преемником тебя.
– Потому что не видел в Ульфе необходимых для власти качеств и способностей. Эмили, я сказал брату чистую правду. Пусть наши дети унаследуют твою отвагу и верность. Тогда я не стану переживать, если не увижу в них продолжения собственного дара. Так что, обвиняя меня в слепоте, ты не ошиблась.
– Я говорила не так откровенно.
– Возможно. И все-таки имела в виду именно это. Я не дал себе труда заметить истинную сущность брата и ту опасность, которую он представлял для всего клана. Но не допущу ошибки и сумею по достоинству оценить богатство твоей души и благородство наших детей – пусть даже они окажутся простыми людьми.
– Если у нас когда-нибудь будут дети… – с печалью в голосе заметила Эмили.
Лахлан улыбнулся:
– Еще как будут!
И вдруг Эмили поняла, что во время всего этого разговора губы супруга ни разу не шевельнулись.
– Ты разговаривал со мной мысленно!
– Да.
– Я тоже хочу попробовать.
– Что же мешает?
– Ты должен извиниться, – без слов приказала Эмили.
Лахлан смешно сморщился.
– Терпеть не могу просить прощения.
– Так я и предполагала. Потрясающее самомнение!
Он закатил глаза.
– Мне очень, очень жаль. Прошу прощения за глупые обвинения и за то, что не сразу понял, насколько ты мне нужна.
Эмили смахнула непрошеную слезу.
– Вот это совсем другое дело. На этот раз прощаю. Но если безобразие повторится, то будешь безжалостно наказан: положу на твою половину кровати целый сноп крапивы.
– Ничего все равно мы наверняка окажемся в середине. Впрочем, не сомневаюсь, что ты найдешь способ выразить недовольство.
– Приятно, что ты это сознаешь.
– Теперь твоя очередь просить прощения.
– За что? За то, что оскорбила, когда вы нас похитили?
– Нет. За то, что с интересом рассматривала нагого Талорка.
– И вовсе даже не с интересом, а с любопытством. Чувствуешь разницу?
– Отныне и впредь сосредоточь любопытство на мне. Обещаешь?
– Обещаю.
Лахлан ждал.
– Прошу прощения. Но я действительно ужасно любопытная.
– Знаю, любовь моя, знаю.
Уже не в первый раз гордый вождь произнес это слово. Возможно, собственное чувство он отважится признать лишь много лет спустя, когда оба состарятся и поседеют. Так что Эмили решила не дожидаться и спросила прямо:
– Ты меня любишь?
Лахлан улыбнулся ярче и теплее летнего солнца.
– Неужели до сих пор сомневаешься? Ведь уже дважды я признавался на языке криктов.
– О!
Упрямец не верил, что признание в любви на понятном языке сразу уничтожило бы лишние сомнения.
– Так скажи по-гэльски, – потребовала Эмили.
Лахлан сказал. А потом по-английски и даже по-латыни.
Эмили расплакалась – от неожиданного, невообразимого счастья. Лахлан принялся нежно целовать мокрое от слез лицо, соленые губы, словно доказывая абсолютную искренность признания. А потом поцеловал в висок.
– Буду любить до последнего вздоха.
– И я тебя тоже.
– Не сомневаюсь.
– Самонадеянный крикт.
– Драгоценная супруга.
Эмили улыбнулась – все еще сквозь светлые слезы. Лахлан улыбнулся в ответ и прижал к сердцу свое сокровище. Вскоре оба сладко спали.