— Уне требуется немного времени, чтобы узнать меня лучше, прежде чем она начнет доверять мне.
— Я — ее лэрд. Она знает меня достаточно хорошо.
Абигейл открыла рот, но некоторое время не знала, что ответить. Это было бесспорным фактом.
— Я не верю, что она намеревалась выказать тебе свою непочтительность.
— Я не согласен.
— Талорк, пожалуйста! Разве ты не видишь, что все это очень важно для меня? Разве тебе обязательно выставлять меня врагом для твоих людей, не дав мне даже шанса заслужить их доверие?
Он выглядел удивленным ее обвинением.
— У меня и в мыслях такого не было.
— Но так и есть. Я полагаю, что Уну в клане любят. Она прекрасна и заботится не только о тебе, но и о твоих самых надежных воинах. Если ты вышлешь ее из клана только за то, что она была немного резка в разговоре со мной, то я не смогу винить других членов клана, если в этом они сочтут виновной меня. У них будет реальная причина для ненависти, а не просто нелогическое предубеждение.
— Наша ненависть к англичанам не может быть нелогической.
Абигейл всплеснула руками:
— Но это именно то, что я имею в виду. Даже если ты, тот, кто считает меня другом, можешь говорить столь ужасные вещи, то, как ты можешь ожидать, что другие члены клана будут более объективны?
— Я же не хотел тебя оскорбить, и я не говорю, что ненавижу тебя.
Уперев руки в бока, Абигейл только пристально посмотрела на человека, которого король выбрал ей в мужья.
Их взгляды встретились, но она отказалась отвести свой. И что-то ей подсказывало, что и он этого не сделает.
— Ты смеешь бросать мне вызов?
— Это — то, что я делаю? Я думала, что я просто не соглашаюсь с тобой. — Уже прямо сейчас она могла сказать, что это будет постоянным явлением в их браке.
— Я не позволю моим людям плохо обращаться с тобой.
— Я и не прошу об этом. Я не идиотка. Я только хочу, чтобы ты дал каждому шанс узнать меня лучше, чтобы все поняли, что я не похожа на Тамару.
Талорк обнял Абигейл руками за талию и привлек к себе:
— Ты не хочешь быть похожа на ту злую сучку.
— Я нет, Талорк. Совсем не хочу. — Ей нужно было, чтобы муж поверил ей.
Талорк не ответил, он просто поцеловал ее, долгим и глубоким поцелуем. За поцелуями последовали прикосновения, за прикосновениями — раздевания. Через мгновение, они уже лежали на шкурах в объятиях друг друга. К тому времени, когда Абигей смогла снова связно мыслить, она обнаженная, лежала, уютно устроившись на груди мужа. Звук завибрировал в его груди, и она догадалась, что он говорит. Она подняла голову, подавляя сонный зевок:
— Что?
— Я сказал, что ты станешь причиной моей смерти.
— Я так не думаю. Если припомнишь, это ты меня поцеловал.
— Ты бросила мне вызов.
— Ну, если брать во внимание последствия, то я полагаю, что буду бросать тебе вызов очень часто.
Он в притворном гневе зарычал и подмял ее под себя, чтобы целовать ее снова и снова. Она любила его вкус и, возможно, наслаждалась бы этим счастье в течение следующего часа, но Талорк поднял голову и посмотрел на дверь.
Должно быть, кто-то постучал. Холодок страха пробежал у нее по спине, так как Абигейл поняла, что это еще один риск, что ее тайну раскроют. Что, если кто-то постучит в дверь, а она не будет этого знать? Ей нужно будет держать дверь открытой, когда она будет находиться в комнате. Другого выхода не было. В отличие от ее комнаты в замке отца, она не могла чувствовать колебания пола, когда кто-то приближался к двери.
Или, возможно, она просто была поглощена другим? Когда муж прикасался к ней, Абигейл теряла все ощущения реальности.
Талорк убрал локон с ее лица:
— Мы должны спуститься вниз к ужину, ангел.
— Я не очень голодна, а ты? — спросила Абигейл, положа руку ему на шею, и лаская чувствительное местечко, которое она обнаружила ранее.
Ему требуется больше времени, чтобы остыть в отношении Уны. Абигейл все еще надеялась убедить Талорка дать клану месяц, чтобы привыкнуть к ней.
— Я мог бы пропустить ужин, если бы знал, что мой другой, более сильный голод, будет утолен.
Она ничего не сказала по поводу их недавнего питания, а просто притянула мужа к себе и прижалась губами к его шее. Многие аспекты в ее новой жизни было сложными, но только не этот.
Брачное ложе было таким, как он и обещал, и даже больше. Намного больше.
Здесь, она чувствовала себя полноценной женщиной, и ее глухота не имела никакого значения. Ей не нужен был слух, чтобы заставить его содрогаться над ней, как это он делал сейчас, в то время как ее губы скользили вдоль его мощной шеи.
Там, где всем правили прикосновения, тишина ее мира ничего не значила.
Следующим утром, Абигейл была очень огорчена и разочарована, проснувшись одна. Снова.
Ей не удалось получить обещание от Талорка, что он даст время клану привыкнуть к их новой госпоже, которая родилась и выросла в Англии. В стране, к народу которой, он не испытывает ничего кроме презрения. Абигейл разволновалась, что, возможно, сейчас, уже в эту минуту, Талорк отсылает Уну прочь. И ужаснулась, подумав, что если это уже произошло. Ей было слишком хорошо известно, что значит не иметь безопасного места, которое можно назвать своим домом, места которое принадлежит безраздельно тебе одной.
Однако как бы это не беспокоило Абигейл, угрозу для неё, как она считала, представляла личная, и более опасная проблема — вероятность того, что она сходит с ума. Возможно, Церковь была права, утверждая, что ее глухота была признаком проблем с головой, что лихорадка отняла у нее не только слух, но и здравый ум.
Хотя, почему такое недомогание проявилось только спустя много лет, Абигейл не могла понять.
Она отказывалась верить, что это дьявол властвует над ней, как любил поговаривать священник. Но она не могла отрицать, что все-таки что-то было не так.
Предыдущей ночью, Абигейл снова показалось, что она услышала голос Талорка. Это был прекрасный, мужской голос, который вызывал головокружение, приносил теплоту и наполнял её радостью. Даже воспоминание об этом заставляло ее сожалеть о своей глухоте более сильно, чем это было на протяжении стольких лет. Только вот, голос не мог быть реальным, поскольку в пещере горячего источника она не услышала больше ничего.
Должно быть, голос был только в ее воображении, о чем даже страшно было думать. Она отказывалась от предположения, что этот голос был голосом некоего демона, который, возможно, и сделал ее глухой. Только лихорадка отобрала у нее способность слышать.
Согласно рассуждениям друга Эмили, аббатисы, священники, когда сталкиваются с чем-то, что не могут объяснить, спешат все свалить на происки нечистой силы. Об этом учёная женщина написала в одном из своих первых писем к Абигейл. Они начали переписку, когда Эмили отправилась на север и не смогла больше писать аббатисе.