— Так уж и нет? — Корделия постепенно начала приходить в себя. — И скольким дамам ты говорил это, сударь?
— Никогда, миледи, ни единой другой! — А еще, подумал Бор, никогда ему не давали такого простора для намеков и комплиментов. — Прежде я не видел тебя в таком сочетании цветов. Я и не подозревал, что возможно столь совершенное сочетание с золотом твоих волос, ведь нет на свете большего наслаждения, чем смотреть, как солнечные лучи, льющиеся из окна, играют на твоих распущенных локонах.
Корделия вспыхнула.
— Ты незаслуженно превозносишь мое очарование, сударь.
— Я говорю искренне. — Он еще немного приблизился. — Или ты хочешь, чтобы я покривил душой?
Он стоял так близко, так неотразим был этот пьянящий мужественный запах… И вновь ее охватили непонятные чувства…
— Я бы предпочла, чтобы ты, сударь, говорил, как подобает джентльмену!
— Увы! Так мне следует стать джентльменом?
— Ты обязан им быть по рождению! — услышали они и оба удивленно подняли глаза.
Рядом стоял Ален, и вид его был суров. На нем был красно-коричневый камзол такого же старинного покроя, как у прочих гостей, и бежевые рейтузы. Корделия не могла не обратить внимания на то, что ноги его также выглядят превосходно, возможно, даже лучше, чем у Бора…
— Ах, я должен! — глаза Бора вспыхнули опасным блеском. — А кто ты такой, сударь, чтобы учить меня, что я должен и что не должен делать?
Ален открыл было рот, но в последний момент сдержался.
Бор обратил внимание на эту паузу и поднял бровь.
— Всего лишь рыцарь, а потому мой долг — напомнить и тебе о рыцарской чести, — Ален говорил все так же сурово.
— А разве я все еще рыцарь? — Бор склонил голову набок. — Я, преступивший закон?
— Ты по-прежнему рыцарь! — еще более сурово рявкнул Ален. — Ты рыцарь, а значит, обязан искупить грехи и вновь вести себя по-рыцарски.
Корделия чуть подалась к Алену. Да, иногда он совершенно невыносим и заносчив, а его самодовольство частенько раздражает ее, но все равно, рядом с ним она чувствует себя безопасней.
В его присутствии чувства, столь беспокоящие Корделию, как будто бы угасают…
Она взглянула на Бора, и тут же вспыхнула страсть. Если бы он был столь добродетелен, столь порядочен и надежен, как Ален!
Но сохранит ли он при этом свою привлекательность?
Наконец сэр Юлиан предложил ей руку и повел к столу.
— Уверен, что ты позволишь своему хозяину срывать плоды твоей красоты и обаяния, пусть лишь на время обеда.
— Почту за честь, милорд, — ответила Корделия и тут же заподозрила уловку, призванную увести ее от Алена и развязать руки Далиле. Однако мимолетный взгляд тут же успокоил ее: девица оказалась зажата между Джеффри и Аленом, причем Джеффри явно завладел львиной долей ее внимания. Алена, похоже, это не слишком радовало, и он с тоской поглядывал на Корделию.
Она сочла это весьма утешительным знаком и повернулась к сэру Юлиану:
— Премного благодарна, милорд.
— Садись же! Садись! И приступим к трапезе! — Сэр Юлиан занял место во главе стола, и немедленно слуги принялись раскладывать огромные ломти хлеба, заменявшие тарелки. А следом другой заполнял деревянные подносы толстенными кусками мяса.
Сэр Юлиан поднял нож и принялся резать мясо, тем самым возвестив о начале обеда.
Корделию несколько покоробило, что он не благословил трапезу, но пришлось смириться со здешними обычаями.
— Я должен воздать вам должное, о спасители моего чада! — провозгласил сэр Юлиан, поднимая кубок. — Нынче здравицами, а завтра балом!
— Балом? — ужаснулась Корделия.
— Вот именно. Я разослал приглашения моим соседям, дабы они разделили мою радость. — Он накрыл ладонью руку Корде дни. — Не отказывай нам, сударыня. Мы здесь, в глубинке, народ простой и пользуемся любой возможностью, чтобы порадоваться жизни, и если одежда наша не столь изысканна, что ж, мы возмещаем это изобилием пиров.
— От моей сестры осталась куча прекрасных платьев, — сладко пропела Далила. — Я прикажу служанке показать их тебе.
Корделия не сомневалась, что служанка скроет от нее самое лучшее.
— А если ты пожелаешь, у меня найдется немало рулонов; чудесных тканей и ярды кружев, — добавил лорд. — Только скажи, что тебе по вкусу, и белошвейка будет работать всю ночь и весь день, чтобы порадовать тебя новым платьем.
— Уж она сумеет, — кивнула Далила. — Если хочешь, я дам тебе, моя дорогая, свою собственную белошвейку.
Корделия на мгновение представила, какое платье смастерит для нее белошвейка Далилы, и ласково улыбнулась:
— Как мило с твоей стороны, леди Далила! Но в этом, право, нет необходимости. Впрочем, милорд… Я бы взглянула на ткани и кружева. Возможно, я сама сошью себе платье по вкусу.
— Сама? — прыснула в ладошку Далила. — Мне казалось, ты, Корделия, высокородная леди. Ведь ты, конечно же, не из тех, кто сам орудует ниткой с иголкой!
— Как, разве ты не вышиваешь, моя милая? — невинно поинтересовалась Корделия.
Далила, глядя на нее, побледнела.
— Да, конечно же, и превосходно!
— Ну, так и я тоже, а моя мать не преминула научить меня и шитью, дабы я могла оценить работу белошвейки.
Она вновь повернулась к сэру Юлиану:
— Спасибо, милорд, я посмотрю твои ткани.
Во всяком случае, ткани, как и обещал сэр Юлиан, оказались великолепны. Для платья Корделия предпочла изумрудно-зеленый батист, тонкий, почти как шелк, а для отделки ярд за ярдом отбирала самые замысловатые кружева. Она хотела взять и несколько вышитых лент, но потом решила, что бесполезно состязаться с Далилой по части украшений, а еще вспомнила афоризм матери: женщина прибегает к избытку украшений, когда не доверяет собственной привлекательности.
Увы, Корделия как раз не доверяла.
Хотя никогда не призналась бы в этом. Хватит и кружев — кружев и прекрасного батиста, что наилучшим образом подойдет к ее волосам и глазам.
Служанка принесла нижние юбки, видимо, из запасов старшей сестры. Корделия даже не обратила внимание на удивительное совпадение: все ей пришлось почти впору.
Она присела у свечи с пером и листом бумаги, чтобы сделать "набросок будущего платья, но чем дольше она рисовала, тем больше увлекалась этим занятием, и только услышав, как где-то часы пробили полночь, строго велела себе заканчивать. Необходимо как следует выспаться, иначе завтра ничего у нее не получится, а ведь на балу она просто обязана быть очаровательной.
Итак, в постель.
Наконец Корделия легла, облачась в ночную рубашку, которую обнаружила на кровати. После ночи, проведенной на сосновых ветках, нежиться на мягкой перине было особенно приятно.