— Как пожелаешь, но как только почувствуешь, что у тебя слипаются веки, ступай в гостевую хижину. Там ты найдешь лежанку, застланную чистым бельем. Правда, ложе не слишком мягкое.
— Я уже пару месяцев почти каждую ночь сплю на голой земле, святые старцы, — отвечала Балкис. — Так что с радостью переночую в вашей гостевой хижине.
— Что ж, доброй тебе ночи, — кивнул брат Атаний и придвинул к постели Антония табурет. — Но ты зря так тревожишься. Он будет спать крепко и легко, а проснувшись поутру, почувствует себя новым человеком.
Балкис как раз хотелось, чтобы Антоний проснулся прежним, но она поняла, о чем говорит отшельник.
— Мне самой нужно успокоиться, добрый господин. Я понимаю что это глупо, но я так боялась за его жизнь, что теперь мне нужно на него наглядеться.
— В этом есть зерно смысла, однако это зерно — родом из сердца, а не из разума, — усмехнулся отшельник. — Доброй тебе ночи! — повторил Атаний, вышел из комнаты и тихо притворил за собою дверь.
Балкис просидела у постели Антония около часа. На самом деле теперь она уже не так сильно опасалась за его здоровье, а просто ей хотелось как можно дольше любоваться им, покуда он спал и не видел, как блестят ее глаза. Однако старец оказался прав. Вскоре глаза у девушки начали слипаться, голова упала на грудь. Балкис вздрогнула, очнулась от дремоты, смущенно улыбнулась, поднялась, но тут же склонилась к Антонию, крепко поцеловала его в губы и прошептала:
— Я бы ни за что не сделала этого, если бы ты не спал, мой милый, поэтому целую тебя теперь.
Она выпрямилась, вышла за порог и быстро разыскала гостевой домик.
Балкис так давно не спала в кровати, да и день выдался на редкость изнурительный, поэтому она уснула крепко-крепко, без сновидений — и слава богу, если учесть, в каком настроении она улеглась. Ее разбудило солнце, и Балкис потянулась сладко, как кошка, радуясь тому, что выспалась и хорошо себя чувствует. Она еще немного полежала, глядя в окошко на залитую солнцем поляну и большой камень посередине нее, перебирая в памяти события минувшего дня. Среди воспоминаний оказалось и неосознанно принятое решение.
Сегодня она скажет Антонию о том, что любит его.
Конечно, если он не влюблен в нее, то это сможет его напугать, вызвать его недовольство. «Что ж, — думала Балкис, — если так, то дальше я пойду одна, а он вернется домой. Хотя это будет так трудно — продолжать путь и одновременно приглядывать за Антонием, как бы с ним не случилось беды во всех тех странах, через которые нам довелось пройти». И все же девушка чувствовала, что должна признаться своему спутнику в любви. Она слишком долго таила от себя самой это чувство, а теперь открыла его для себя благодаря птице сидикус и волшебной ванне.
Нет, Балкис больше не могла терпеть. Она все скажет Антонию — и будь что будет.
Приняв решение и утвердившись в нем, она встала, чувствуя себя легко и свободно, и вышла из дома, напевая веселую песенку. Приведя себя в порядок, она подошла к боковой двери, чтобы навестить друга.
Странное смущение охватило ее, и она тихонько, еле слышно постучала в дверь — но двери почти сразу распахнулась. На пороге стоял Антоний, раздетый до пояса, как вчера вечером. Волосы у него были слегка растрепаны, а щеки покрывал здоровый румянец только проснувшегося человека. Он необыкновенно тепло и радостно улыбнулся, и Балкис снова ощутила странное тепло. Ей стало не по себе, и она потупилась.
— Доброе утро, господин, — пробормотала она.
— Доброе утро, госпожа, — в тон ей отозвался Антоний. Балкис, испуганная этой торжественностью, подняла голову, увидела, как светятся глаза ее друга, увидела улыбку на его губах и нашла в себе силы улыбнуться в ответ.
— Прошу прощения, — сказал Антоний. — Мне не следовало приветствовать даму, будучи полуодетым. — Он вернулся в комнатку, натянул рубаху, вышел и подал Балкис руку. — Давай прогуляемся, пока не жарко.
— Да, давай, — кивнула Балкис и взяла Антония под руку.
Несколько минут они молчали, и девушка поняла, что сейчас — самый удачный момент для того, чтобы сказать юноше о своих чувствах, но тут ее снова охватила странная стеснительность, и она смущенно опустила глаза.
— Помнишь что-нибудь из того, что случилось вчера? — негромко спросила она.
— Помню, что мы шли с тобой по лесу, — ответил Антоний и нахмурился, пытаясь вспомнить события прошедшего дня. — Мы вышли на поляну — да, точно, на поляну… и увидели единорога! Нет, трех единорогов! — Он повернул голову и устремил на Балкис радостный, взволнованный взгляд. — Как чудесен мир, в котором встречаются такие сказочные и прекрасные создания!
Его глаза без слов говорили о том, что к сказочным и прекрасным созданиям он явно причисляет не только единорогов, и Балкис вновь охватил странный трепет. Она отвела взор.
— А больше… больше ты ничего не помнишь?
Антоний задумчиво посмотрел прямо перед собой, сдвинул брови, попытался сосредоточиться.
— Еше помню… львов! Да, точно, были львы! И единороги прогнали их прочь! Потом двое ушли в лес, а третий улегся спать под большим деревом!
— Уже лучше, — кивнула Балкис. — Что еще вспоминается?
Антоний нахмурился, задумался и покачал головой:
— Птичьи трели, рассвет в окне незнакомого дома, стук в дверь… и тебя — прекраснее всех зорь на свете.
У Балкис от этого комплимента перехватило дыхание, тем более что сказано это было спокойно, просто, как нечто само собой разумеющееся, естественное — вроде рассвета или пения птиц. Но вновь смущение охватило Балкис, и заготовленные слова не покинули ее губ.
— А что было до этого? — спросил Антоний.
— Ты… Понимаешь, львы потом вернулись. То есть один из них вернулся и обманом добился того, что единорог вонзил свой рог в ствол дерева, и рог накрепко застрял. В таком положении единорог стал беззащитен. Я превратилась в кошку и попыталась поговорить со львом на кошачьем языке, но он и слушать меня не стал: отшвырнул лапой. Тогда ты бросился ко мне на выручку с необыкновенной отвагой, а страшный зверь повалил тебя наземь.
— Правда? — вытаращил глаза Антоний. — Это ведь… так не похоже на меня. В семье я слыл далеко не первым смельчаком!
Гнев на братьев Антония, которые все время его унижали, придал Балкис смелости.
— Кто бы так ни говорил о тебе, был, несомненно, не прав. Я сама все видела — собственными глазами. Ты очень храбрый человек, Антоний. Я бы даже сказала, что от храбрости ты готов потерять голову.
Антоний смущенно отвернулся.
— Но за себя-то я редко когда дрался… Только тогда, когда меня уж совсем доводили!
— За себя — пожалуй, — согласилась Балкис, чувствуя, как вновь разливается по ее телу странное тепло. — Но не сомневайся: ты и в самом деле дрался со львом, пытаясь спасти единорога, хотя и сильно пострадал при этом.