Фриссон застонал от страсти.
— Могу лишь высказать догадку, о прекрасная наша хозяйка, — произнес брат Игнатий чуть надтреснутым голосом. — Вероятно, наш друг, чародей Савл, вновь наложил это заклятие.
— Но как это ему удалось? — проворковала Тимея и дотронулась до руки монаха. — На моем острове должны властвовать мои, и только мои, чары.
Рука монаха не дрогнула, но он содрогнулся всем телом.
— Бывает такое волшебство, которое пересиливает любые чары независимо от того, где произнесены заклинания, милая хозяйка.
На слове «милая» голос его стал мягче и ласковее, но он продолжал смотреть Тимее в глаза. Между тем монах явно охрип, и в позе его чувствовалось напряжение.
— Но ведь есть такие заклинания, которые должны усиливаться, когда я рядом, — продолжала мурлыкать нимфа. — Разве они не главные здесь, в моем саду?
Монах отозвался почти что стоном:
— Нет, милая дама. Дело в том, что тот, кого заклинают, также может поспособствовать силе заклинания. Если тролль пожелал, чтобы заклятие было восстановлено, то его воля прибавилась к заклинанию чародея.
Тут можно было бы добавить, что, раз уж брат Игнатий твердо решил не поддаваться чарам Тимеи, она была бессильна, а Фриссон поддался этим самым чарам настолько, что нимфа могла из него хоть веревки вить.
Я не переставал восхищаться братом Игнатием. Либо сила его воли равнялась добродетели святого, либо он и сам был кем-то вроде волшебника. Я решил помочь ему.
— Все верно, — подтвердил я. — Понимаете, вышло так, что Унылик полюбил меня за время наших странствий. И он сам попросил восстановить заклятие.
Моя фраза дала возможность монаху отвернуться от Тимеи, и ее чары были тем самым разрушены. Она метнула в меня взгляд, похожий на удар кинжалом. Я почувствовал, как боль сверху донизу пронзила всю мою нервную систему. Но тут брат Игнатий произнес:
— Вот именно. Его воля придала силы твоему заклятию. И вышло так, что против власти Тимеи выступил не ты один, а сразу двое.
Уж не просит ли он меня о помощи?
— Похоже, вы много знаете о волшебстве, брат. Вероятно, вы тоже чародей?
Но он покачал головой:
— О нет, я только учусь, господин чародей.
— Да какой я господин! Я и сам-то... ну, практикант в лучшем случае.
Монах улыбнулся.
— А я занимаюсь тем, что изучаю волшебство — принципы и результаты его действия. Я многое мог бы рассказать об этом, но у самого меня таланта нет.
— Таланта? — удивился я. — Разве тут нужен какой-то особый талант?
— Конечно. Как в любом искусстве.
— А-а-а. Ну да. — Я сглотнул слюну и собрался с мыслями. — Я просто подумал, что в этом деле... как бы... больше от науки.
— Странное ты выбрал слово, — ответил брат Игнатий. — Однако «наука» означает «знание», и, безусловно, практика волшебства также требует знаний — по крайней мере если ты стараешься не наделать бед.
— Но там, откуда я родом, «наука» означает всего лишь массу накопленных фактов. Наука их организует и обобщает и разрабатывает законы действия сил.
Брат Игнатий медленно запрокинул голову.
— Восхитительно! — прошептал он. — Как раз к такому подходу я и стремлюсь.
Я начинал понимать, почему Король-Паук послал нас к нему.
— Но если вы выведете эти самые законы и методы, волшебство станет доступно любому, и никакого таланта не потребуется!
— Талант нужен в любом деле, господин чародей, — возразил брат Игнатий. — Бывают таланты, на которые мы не обращаем внимания, поскольку некоторые дела кажутся нам слишком простыми. Правда, мало кто совсем не умеет готовить еду, однако попадаются и такие, кто не в состоянии даже яичницу поджарить, сколько бы ни учились этому и сколько бы ни старались. Мало кто не сумеет вбить молотком гвоздь в деревянную чурку, а между тем всегда отыщутся такие, кому это ни за что не удастся. Да-да, попадаются такие люди, кому не удаются самые обычные дела — у них нет к ним таланта.
Тут я припомнил, как пытался самостоятельно починить свой автомобиль, и счел за лучшее промолчать, тем более что, помимо прочего, монах упомянул кулинарию. Лучше и не вспоминать, что случилось в последний раз, когда я пробовал сварить рис.
— А у вас, стало быть, нет таланта к волшебству?
— Ну, не то чтобы совсем нет. — Брат Игнатий смущенно махнул рукой. — За счет упорных занятий мне удалось придумать несколько несложных заклинаний. Но любой крестьянин способен приготовить настой из нескольких целебных трав, бормоча при этом заговор, чтобы вылечить растяжение связок или простуду.
— Нет, правда?
Фармацевтические компании у меня на родине дорого бы заплатили за парочку таких рецептов.
— А ты не знал об этом? — Брат Игнатий пристально посмотрел на меня. — Но между тем устоял против самого худшего из заклинаний Тимеи.
Откуда это было ему известно? Наверное, речь шла о вышеупомянутых «простеньких» заклинаниях.
— Воистину ты могучий чародей, — продолжал брат Игнатий. — У тебя великий дар, господин Савл.
— Ой, да ладно... — Я скромно потупился. — Ничего такого...
— О, совсем наоборот, — нахмурился брат Игнатий. — Но неужели ты действительно так мало знаешь о том, чем занимаешься, господин Савл? — Он вдруг выпрямился, словно что-то неожиданно вспомнив или поняв, и посмотрел на меня более внимательно. — Откуда ты?
Секунду я смотрел монаху в глаза и соображал, как лучше ответить. Потом я решил, что терять мне, собственно, нечего, и ответил:
— Из другого мира.
— Правда? — вырвалось у монаха. — И там волшебство действует совсем по-другому?
— Я бы сказал, что там оно вообще никак не действует. На самом деле мы там научились обходиться безо всякого волшебства. Мы изучаем окружающий мир и организуем полученные знания в науки. Пожалуй, мы заменили силу волшебства знаниями и умениями, но все равно выходит так, что мы творим кое-какие чудеса.
— С таким образом мыслей да с талантом в придачу в таком мире, где волшебство действует... нет, нечего и дивиться тому, что ты могучий чародей, хотя и знаешь об этом искусстве так мало!
Монах глянул на Тимею и покраснел. Он опустил глаза, а она вся подобралась, и глаза ее зажглись тревогой.
Все было ясно и без слов. Он хотел сказать: «Ты можешь вытащить меня отсюда?»
— Как это, как это? — вмешалась Тимея. — Во всем мире вряд ли отыщется мужчина, который не отдал бы все за то, чтобы оказаться на твоем месте и отведать моих прелестей! А ты, а ты! А ну, признавайся, бритоголовый! Разве ты не сгораешь от желания обнять меня? — Голос нимфы стал тише, сладострастнее. — Разве ты не жаждешь погладить, приласкать меня, коснуться моего тела, прижаться губами к моим губам, а потом...