— И шума от них столько, что купцам хватит ума держаться от них подальше, — кивнул я. — Да и те, что победят, ослабнут в драке и не рискнут напасть на пятерых.
— Но разве они не боятся магистрата? — спросил Фриссон.
Нам тут же показали магистрат. У двери в ожидании томилось человек десять. Дверь не открывалась. Ожидавшие принялись стучать в нее, все громче и громче.
— Магистрата нет дома, — заключил я.
— Может, он отправился ловить разбойников? — предположил Фриссон.
— Нет, — покачал головой Жильбер. — Кони в стойлах, слуги слоняются без дела.
Я посмотрел на постройки позади городской управы. И точно, с десяток мужичков в кожаных доспехах стреляли на заднем дворе по большим круглым мишеням и лениво дрались друг с другом дубовыми палицами.
— Но как же теперь купцы разрешат свои споры? — пробормотал брат Игнатий.
Видимо, этот самый вопрос волновал и купцов, поскольку они весьма оживленно беседовали между собой, отчаянно жестикулируя. Наконец им это надоело, и они ушли от ратуши, чтобы, как выяснилось, все обсудить самолично. Десятеро уселись на мостовой, а двое принялись спорить.
— Они учредили свой собственный суд! — воскликнул Фриссон.
— Точно, — кивнул я. — Да кому он нужен, этот магистрат?
— Только королеве, — пробормотал Жильбер. Озеро показало нам еще несколько подобных сцен: людей, свободно и беспрепятственно пересекающих границы, не обращая никакого внимания на пограничные домики, крестьян, торгующих тем, что выросло у них на огородах, и при этом — ни единого сборщика податей в поле зрения. Оно показало толпу, ворвавшуюся в городскую управу и устроившую поджог, в результате чего сгорели все бумаги. Все здания, где прежде располагались городские власти, стояли пусты.
— Куда подевались все чиновники? — вырвалось у Фриссона.
А вот и они. Брели по дорогам, опираясь на посохи, узнавали знакомых, дальше шли уже группами, поддерживая друг друга.
— Они все больные! — удивился брат Игнатий.
— Так много, и все сразу? — широко открыв глаза, пробормотал Фриссон.
— Ну конечно! — воскликнул я. — Гремлин — он же специалист по разрушению всяческих систем! Он напустил на них чуму, поражающую только бюрократов!
А ведь похоже на то. Половина ведьм ушла со своих постов. Они были слабы, шли, спотыкаясь и покачиваясь. Кожа у них пожелтела, лица обезобразили пустулы и оспины, руки покрылись незаживающими язвами.
— Чего им в постелях не лежится? — изумился я.
— Чтобы дождаться смерти и нисхождения в Ад? — Брат Игнатий покачал головой. — Лучше уйти и заставить себя искать.
— Искать? — удивился я. — Чего же они ищут?
Стайка ведьм, которую нам показало озеро, вдруг остановилась. Все они как бы к чему-то прислушивались. А потом побежали, а вернее, похромали по дороге так быстро, как только могли. Те, что бежали первыми, налетели на едущего навстречу гончара, с головы до ног обвешанного глиняными горшками. С головы его слетела широкополая соломенная шляпа, и обнажилась... тонзура.
— Это священник! — выдохнул брат Игнатий. — Святой человек, который путешествует переодетым, потому что боится королевы и ее людей!
— Вот ее люди и нашли его, — заключил я. — Наверное, они знают какие-то знаки.
Но ведьмы вовсе не арестовали священника — они что-то лопотали и размахивали руками. Священник оправился от испуга. Лицо его из напуганного стало торжественным, он поднял руку. Больные ведьмы умолкли, а священник вытащил длинное полотнище — епитрахиль, предмет священнического облачения. Потом он перебросил ее через шею и ушел за повозку, поманив рукой первую из ведьм. Старуха поковыляла за ним.
Остальные ведьмы выстроились в цепочку перед импровизированной исповедальней. Кое-кто, правда, пытался пробиться без очереди, но как-то вяло. Видно было, что у ведьм мало сил.
— Не думают же они, что он их вылечит? — спросил я.
— Он может вылечить их души, — возразил брат Игнатий. — Может быть, им придется сто лет страдать в Чистилище, а может, не сто, а тысячу за все те муки, которые они причинили другим на земле. Может быть, им суждено гореть в кострах таких жарких, какие горят в самой Преисподней, но настанет день, и их отпустят очищенными, и они поднимутся к Небесам. Они не будут прокляты на веки вечные, получат отпущение грехов, как только священник исповедует их.
— Смешно, — усмехнулся я, — как подумаешь, что эти самые люди за ним вчера охотились, как за диким зверем.
А потом я услышал эхо моих собственных слов и замер, потрясенный, поняв, каким же мужеством должен обладать этот странствующий священник. Значит, он много лет тайно свершал церковные таинства, зная, что в любой день его могут арестовать, что он может умереть под пытками. И все-таки он продолжал делать свое дело, потому что несколько добрых душ зависело от него.
Теперь ему более чем когда бы то ни было требовалось мужество. Он то и дело покачивался, словно его били, держался за край повозки, выслушивая бесконечный рассказ о ведьминских грехах.
— Кто причиняет ему боль? — поинтересовался я.
— Невидимые бесы, — ответил брат Игнатий и поджал губы. — Они не желают легко расставаться со своей добычей.
Вот и исповедующаяся ведьма начала как бы отбиваться от невидимых ударов. У того, кто терзал ее, имелись когти — на ее щеках и руках появились царапины. По другую сторону тележки невидимые демоны принялись терзать стоящих в очереди на исповедь старух.
— Нужно помочь им.
Брат Игнатий протянул руки, соединил их, склонил голову и закрыл глаза.
— Что... — начал было я, но Фриссон дотронулся до моей руки, и я умолк.
На картине, что нам показывало озеро, нападение невидимых злодеев прекратилось. Ведьмы собрались в кучку, испуганно оглядываясь по сторонам.
— Ангелы дерутся с демонами, — пробормотал Фриссон.
Брат Игнатий перекрестился и поднял глаза к небу.
— Ангелы победили, — сказал я.
— Конечно, — отозвался брат Игнатий и широко улыбнулся.
А священнику по другую сторону повозки удалось наконец выслушать исповедь до конца. Он склонил голову, осенил крестным знаменем епитрахиль, лежащую на голове у кающейся грешницы, которая в этот миг перестала быть ведьмой. Старуха встала и пошла прочь, гордо подняв голову и распрямив плечи. Она вся так и светилась облегчением и радостью.
— Теперь она может умереть с легким сердцем, — прошептал брат Игнатий. Я посмотрел на него.
— Между прочим, вы сейчас совершили весьма ответственное чудо, брат!
Но Игнатий только головой покачал:
— Никакого чуда, чародей. Только молитва.
— «Только», — сухо повторил я.