— Но не собираешься же ты сидеть здесь сложа руки!
— А что я могу поделать? — Мэт выразительно скосил глаза в сторону шелковой стенки шатра и пальцем указала на свое ухо.
Рамон широко раскрыл глаза. Намек он понял — у стен были уши. Он опустился на подушки напротив сына, сунул, руку во внутренний карман своего средневекового дублета и вынул вполне современный блокнот и шариковую ручку.
Мэт усмехнулся:
— Старина-профессор во всей своей красе!
Отец кивнул, указал на ухо и ответил:
— Старые привычки не умирают из-за смены декораций.
Тут он не погрешил против истины: Мэт не мог припомнить случая, чтобы у отца по карманам не была рассована хоть какая-нибудь писанина. Между тем следовало продолжать непринужденную болтовню, дабы те, кто находился по другую сторону шатра, не разволновались и не стали гадать, что за козни задумываются внутри. Отец Мэта, видимо, был того же мнения.
— Я виноват в том, что мы попали сюда, Мэт, — сказал Рамон. — Мне просто невмоготу было слышать эти разговорчики. — С этими словами Рамон передал сыну блокнот.
— Не переживай, — утешил отца Мэт. — Ты опередил меня всего-то на минутку-другую. — Мэт что-то нацарапал в блокноте. — Пойми, я, наверное, постарался бы сказать то же самое, что и ты, но более мягко. Как бы то ни было, это все равно прозвучало бы для них богохульством. Источник христианства и ислама, может быть, один и тот же, но вот в том, как приверженцы этих учений видят мир, есть фундаментальные различия.
Мэт развернул блокнот так, чтобы отец смог прочитать написанное:
Мы все равно попробуем дать деру.
— Фундаментальные, согласен, — кивнул Рамон, взял у Мэта ручку и блокнот и написал ответ. — Но точка зрения этого юноши мне понятна. Он типичный подросток. Считает, что прав он, а все, кто старше его, — неправы. — Рамон передал блокнот и ручку сыну.
В блокноте было написано одно-единственное слово:
Как?
Мэт усмехнулся.
— Ага, как у Марка Твена, помнишь? Ему было восемнадцать, и он никак не мог понять, почему его отец настолько глуп, что не может уразуметь, отчего сын стыдится где-то появляться вместе с ним. — Мэт взял ручку и написал:
Для начала испробую кое-какие магические приемчики и выясню, не наложены ли на нас ограничительные заклинания. Если нет — вмиг сделаю так, что мы окажемся за десять миль отсюда.
— Да, — ответил Рамон одновременно на устное и на письменное сообщение.
Мэт снова принялся что-то писать в блокноте, а Рамон продолжал беседу.
— Хотя тот же Твен писал о том, что, когда ему стукнуло двадцать два, он поразился тому, сколь многое его старикан усвоил за четыре года.
Мэт развернул страничку блокнота к отцу, соображая при этом, что бы такое сказать в защиту младшего поколения.
— С другой стороны, — нашелся он, — в тех случаях, когда взрослые соглашаются с подростком, он становится уверенным в своей правоте. Что до меня, то я бы отнес случай Тафы на счет классического религиозного фанатизма.
Прочитав написанное Мэтом, Рамон сказал, предварительно написав:
А что, если они связали нас магией?
— Религиозный фанатизм? Да, причем подростки, как никто другой, склонны к прямолинейности и узколобости. — Он усмехнулся. — Верные выводы приходят с годами, с опытом.
Мэт написал:
Тогда нам придется перебороть их заклинания.
Однако из-за слов, произнесенных отцом вслух, Мэт невольно вспомнил себя семнадцатилетним, восемнадцатилетним, девятнадцатилетним...
— Ты просто слишком долго преподавал в колледжах, — возразил Мэт. — А я всего лишь два года проработал ассистентом и не успел пресытиться.
— Но этого тебе хватило для того, чтобы твои идеалы слегка потускнели? — В глазах отца затеплилось сочувствие. Прочитав написанное Мэтом, он написал в ответ:
На это потребуется время?
— Немножко, — отозвался Мэт и пояснил:
— Немножко потускнели. Я обнаружил, что не все студенты так уж обожают учебу.
На этот раз он написал:
Совсем немного. У тебя есть какие-нибудь неотложные дела?
— Между тем они все же подумывают о получении степени, — отметил Рамон и написал:
У меня нет, а у тебя?
Надо подумать,
— написал Мэт, а вслух добавил:
— В общем, в конце концов я умыл руки. Кстати, мысль неплоха. Время от времени умывать руки — полезно. Кто знает, может, нам ужин принесут.
— Это было бы славно, — согласился Рамон. Мэт налил воду в чашу, поводил над ней рукой и пробормотал:
Вода, вода, кругом вода!
Куда б ни шел — туда, сюда...
В ушате, в корыте, в лохани,
В реке, в ручейке, в океане,
И в хате, и в царском чертоге,
И в луже простой на дороге.
Ответьте мне, лужи, тотчас,
Кто, что отражается в вас!
Пока Мэт произносил стихи, вода потемнела, завертелась... Со дна чаши поднялись пузыри, затем вода успокоилась, стала похожей на стекло, и тогда Мэт негромко проговорил:
А теперь, вода, скажи,
Да всю правду расскажи:
И не вздумай ошибиться:
В Бордестанге что творится?
На поверхности воды начало появляться изображение. Рамон выпучил глаза...
Сначала трехмерная картинка имела довольно-таки хаотичный вид, но затем Рамон понял, что это — вид сверху на Бордестанг и окрестности города, обнятые, словно заботливой рукой, излучиной реки. Между тем рука, казалось, пестрит веснушками, и, приглядевшись повнимательнее, Мэт заключил:
— Корабли! Обгоревшие остовы кораблей! И еще — эти-то смогли бы плыть, у причалов!
— А что это за кольцо вокруг города? — поинтересовался отец.
— Шатры! — мгновенно напрягся Мэт. — И воины! Они мчатся к крепостной стене!
Кавалерия скакала по аллее к высоким городским воротам. За рядами конников на колесах ехала осадная башня, в ее окнах виднелись изготовившиеся к атаке лучники, в дверях стояли копейщики, и помимо копий у них имелись перекидные мостки, которые они намеревались бросить на стену.
— А вон и артиллерия! — воскликнул Мэт, завидев джиннов, сжимавших в руках здоровенные валуны.
Камни полетели в ворота, но на полпути замерли в воздухе и упали на мавританских воинов.
— Молодец Химена! — радостно вскричал Рамон. — Воистину она волшебница!
— Тебе это было известно больше, чем кому бы то ни было, — пошутил Мэт, внимательно глядя на то, как громадные камни становятся прозрачными и тают, превращаясь в тучки. — Их колдуны тоже веников не вяжут, — отметил он.