— Но почему ты должен петь?
— Как почему? — пробулькал голос из глубины. — Мы хотим сохранить музыку, которая иначе умрет.
— Вы придумываете новые мелодии?
— Некоторые новые, но большинство старые. Мы хотим сохранить простую музыку, и нарядную музыку, и песни со словами, которые стоит послушать. Но больше всего мы лелеем мелодии, чтобы не умерла Земля Песен.
— Это поэзия, — добавил другой моллюск, — лирическая поэзия, которая родилась в песне.
— Это красота, — подхватил еще один, — красота поэзии и песни.
— Но если вы только поддерживаете ее живой, — указал Джеффри, — значит, она родилась до вас.
— Ты говоришь верно, — хором сказали два моллюска, а третий завершил: — Болото когда-то переполняли звуки природной музыки, пока ее не прогнали твердые камни, но мы сохраняем жизнь музыке болота.
— И народную музыку, — подытожил четвертый моллюск.
Грегори подошел к Роду и негромко сообщил:
— Я нашел пять маленьких существ, которые заполняют музыкой всю рощу.
— Не думаю, чтобы они это делали нарочно, — ответил Род.
— Не понимают, что делают? Наверное. Но их песни разносятся в воде, и весь пруд вибрирует. Так распространяется их музыка.
«Ты прав, Грегори, — послышался голос Фесса. — Именно они вызывают эффект ряби».
— Но если то, что вы говорите, правда, — обратилась Корделия к моллюскам, — тогда вы должны ценить всякую музыку.
— Да, всякую хорошую музыку.
— А разве музыка камней не хороша? — спросила девушка.
— Музыка, которую принесли камни? Ну-у… Иногда бывает, — протянул первый моллюск, и сразу густой бас начал отбивать тяжелый ритм. К нему тут же присоединились три других голоса, более высокие, повторяя мотив без слов.
Гэллоугласы удивленно переглянулись.
— Это музыка, которую мы услышали от первого мягкого камня, — вспомнил Магнус.
— Да, это она, — подтвердила Корделия.
Но тут запел моллюск-тенор.
Живи со мной и будь моей любовью,
И испытаем все радости,
Которые дают холмы и долины,
Поля и луга, и все скалистые горы.
Там будем мы сидеть на камнях
И видеть пастухов со стадами,
У мелких рек, возле которых
Птицы поют свои мелодичные мадригалы.
Сложу тебе постель из роз,
С тысячами ароматных лепестков,
У тебя на голове будет венок,
И ты наденешь юбку из листьев мирта,
Соломенный пояс и бусы из ивовых почек,
С коралловыми пряжками и янтарными застежками,
И если эти удовольствия тебя тронут,
Живи со мной и будь моей любовью.
Закончил песню моллюск-сопрано:
Если мир и любовь молоды
И правда на устах пастушьих,
Эти прекрасные пастбища зовут меня,
И я буду жить с тобой и стану твоей любовью.
— Как прекрасно! — прошептала очарованная Гвен. — Эта ваша песня просто прекрасна.
Но Корделия нахмурилась.
— Мелодия мне знакома, но слова-то новые.
— Правильно говоришь, — подтвердил моллюск-баритон. — Сначала мы услыхали мелодию. Позже появились слова, но нам они не понравились, поэтому мы стали на этот мотив петь другие слова, которые услышали чуть погодя.
Род поморщился.
— Не уверен, что мне понравилась мысль этой песни.
— Ох, ты всегда не даешь спокойно порадоваться! — надулась Корделия. — Разве тебе не достаточно ответа девушки?
— Достаточно, — ответил Род, — если ты его не забудешь.
— Это действительно музыка мягких камней, — сказал Грегори. — Но ведь в музыке твердых ты не найдешь удовольствия?
— Почему бы и нет, брат? — спросил Джеффри.
— Такую я по крайней мере понимаю: похожа на песни армии на марше.
Моллюски сразу отбили сильный быстрый ритм и запели:
Старики и молодежь
Не могут жить вместе.
Потому что молодость полна радости,
А старость — тревоги!
Юность подобна летнему утру,
Старость — зимней непогоде.
Юность храбра, как лето,
Старость гола, как зима.
Юность полна забав,
У старости короткое дыхание.
Юность проворна, старость хромает,
Старость, я тебя ненавижу!
— Минутку, — встрял Род, но музыка заглушила его слова.
Юность, я тебя обожаю!
О, моя любовь так юна!
Старость, я отвергаю тебя!
О, юный пастух, спеши сюда,
Потому что я слишком долго одна!
— Я определенно, — заявил Род, — нахожу это отвратительным.
— Почему? — поинтересовался моллюск-баритон. — Ты же еще не стар.
Род ошеломлен но застыл, потом сумел закрыть рот. Корделия хихикнула. Род мрачно посмотрел на дочь, потом неуверенно сказал Гвен:
— Если подумать, я в общем согласен с чувствами последнего куплета.
Жена внимательно посмотрела на него.
— И я согласен, красиво, — поддакнул Джеффри. — Но ты все равно ничего не можешь поделать с этими ритмами, которые отбивают твердые камни!
— Ха, но мы слышали от них и хорошие песни! — воскликнул другой моллюск-баритон. — Ну, может, девять из десяти бесполезны, но разве то же самое не справедливо по отношению ко всему остальному? Достойна уважения только десятая часть.
Между тем запел моллюск-тенор, и Рода поразила эта песня.
Она была подобна прибою на каменистом берегу, ветру над замерзшей тундрой.
Словно древний локомотив, с ревом несущийся по голой равнине.
Всю ее пронизывал настойчивый ритм, который переходил в каскад звонких звуков, а тенор запел:
Я, который не создан для любовных игр
И стесняюсь своих очков,
Я, сделанный так грубо,
Сотворенный вечно лгущей природой,
Деформированный, незавершенный, опередивший свое время,
Посланный в этой полусотворенный мир,
Я, такой уродливый и неуклюжий,
Что собаки лают, когда я хромаю мимо них,
Я в это несчастное время
Не знаю, как прожигать жизнь,
Разве что смотреть на свою тень на солнце
И рассуждать о собственном уродстве,
И так как я не могу быть любовником,