— И потому Второе должно подчиняться Первому. Да-да, я понимаю, — и архиепископ опустил подбородок на руки, глядя в огонь.
— Ну вот, милорд. Вы потребовали лишь того, что давно пора было потребовать. И если король не признает превосходства Святой Матери Церкви, разве он не идет против слова Господня?
— Что ты сказал? — задумчиво нахмурившись, обернулся к нему архиепископ.
— Я всего лишь предложил вам приманку, на которую может клюнуть этот надменный монарх. Тогда он покажет свое истинное лицо. Подумайте только, милорд, — разве Греймарийская Церковь — не Истинная Церковь?
— Ты прекрасно знаешь, что это так!
— Тогда как назвать человека, который отрекся от нее?
Архиепископ помолчал, не сводя с собеседника расширившихся глаз. Потом медленно покачал головой.
— Ты прав, брат Альфонсо. Он еретик.
* * *
— Чего тебе? — нахмурился выглянувший сквозь кованую решетку ворот монах.
Монастырский страж глядел с явным подозрением, но Хобан ответил открыто:
— Я испытываю тягу к святой жизни.
Какое-то время монах смотрел на него, потом отодвинул засов и приоткрыл створку.
— Входи. Брат Майлз!
Хобан вошел внутрь и увидел второго монаха, сидящего у стены, уткнувшись в молитвенник. Монах поднял голову, сунул молитвенник в рукав и поднялся, вопросительно глядя на них.
— Отведи этого доброго человека к наставнику послушников, — продолжал привратник.
Брат Майлз кивнул и махнул Хобану рукой — пошли, мол.
Провожатый привел молодого крестьянина в небольшой дом, стоявший недалеко от ворот, в пустую комнату с парой жестких стульев с прямой спинкой и несколькими отощавшими физиономиями святых, глядевших с голых, беленых стен.
— Садись, — кивнул он и исчез.
Хобан с любопытством огляделся по сторонам, немного испуганный почти безжизненной чистотой комнаты. Но понемногу напряжение спадало, несмотря на фальшивый повод, под коим он проник сюда, и даже эти стены стали казаться не такими уж безжизненными, а просто чистыми. Когда появился наставник послушников, Хобан чувствовал такой душевный покой, что даже позабыл о своей миссии.
— Благослови тебя Бог, — с этими словами наставник уселся напротив. Он был высокий, тощий, со впалыми щеками и слегка смахивал на пойнтера, настороженно замершего при виде фазана.
— Как твое имя?
— Меня зовут Хобан, — встал лазутчик.
— Сиди, сиди, — помахал рукой священник. — Я отец Ригори. Так ты думаешь, что призван служить Господу?
— По-моему, да, святой отец, — к собственному изумлению, Хобан понял, что говорит правду. — Откуда мне знать наверное?
— Проживешь несколько месяцев среди нас, узнаешь, славный юноша, — тут глаза мастера блеснули. — Но скажи мне, что привело тебя к такой мысли?
С толикой стыда Хобан припомнил, как его брат Анно впервые навестил семью, только-только став монахом, с какой завистью он смотрел на брата, как думал, а не оставить ли и ему мирскую суету.
— Мой брат, святой отец. Когда он впервые навестил дом, покинув эти святые стены, я подумал, что, может быть, мне тоже стоит избрать этот путь.
— Так у тебя здесь брат? — ухватился за его слова наставник.
— Да, святой отец. Его зовут Анно, мы из деревни Флэморн.
— Я знаю его, — по лицу монаха скользнуло сомнение. — Он здесь уже два года, сейчас он дьякон. Не пройдет и года, как он отправится служить в приход. А почему же ты так долго решался?
— Ах, святой отец! — повесил голову Хобан. — Я всего-навсего простой работяга с крепкими руками, и вовсе не такой головастый, как мой брат.
— Это верно, тебе придется научиться многому, — кивнул наставник, — но усердие и вера здесь значат куда больше, чем зубрежка. Ибо в конце концов Господь наш печется о твоей душе, твоей вере и твоем милосердии. Людская премудрость для Него ничто, но те, кто пасет овец Его, должны знать Слово Господне.
— Я хочу учиться, — с жаром ответил Хобан.
— И этого довольно, — кивнул отец Ригори. — Лишь усердие и вера смогут вдолбить в твою голову те истины, которые ты должен знать.
Монах поднялся.
— Я мог бы рассказать тебе о нашей жизни куда больше, славный Хобан, но думаю, что об этом позаботится твой брат. Пойдем. С этой минуты ты — послушник среди нас. Я отведу тебя к Анно.
Он направился к двери, Хобан — следом. Сердце чуть не выскакивало из груди от мысли, что сейчас он увидит своего брата. О королевском задании и о лорде Чародее он даже не вспомнил.
Подождав совсем немного, он увидел Анно.
— Эге-гей, братец! — хлопнул тот Хобана по плечу. — Ты так соскучился по мне, что решил пойти за мной даже в монастырь?
— Пока он твой, — кивнул отец Ригори. Наставник вынул из-за пазухи красно-оранжевый сверток и положил его на койку. — Переодень его, брат Анно, и покажи все, что должен знать послушник.
— Он уже, должно быть, видел поля, святой отец, когда подходил к монастырю!
— Твой юмор радует всю обитель, брат Анно, — улыбнулся отец Ригори, повернувшись к двери. — Нет, покажи ему и то, что он еще должен увидеть. Аббатство ты знаешь.
— Когда мне сказали, что ты пришел сюда, я уронил челюсть вместе с мотыгой, — Анно взял оранжевый сверток и встряхнул его — это оказалась ряса. — Сбрасывай свои тряпки, брат, и облачайся в одежды нашего Ордена! Что это на тебя накатило, братец? Или девушкам надоели твои крепкие руки и жаркое дыхание?
Хобан ухмыльнулся, стаскивая куртку и штаны.
— Потише, Анно! Ты неправ — я ни разу не касался девушки больше дозволенного.
— Угу, потому что у тебя не хватало терпения заняться с ней подольше! Ты начинал заглядываться на других красавиц, не успев сорвать и поцелуя!
— Сначала поцелуи, а уж потом срывание и все остальное, брат, — поправил Хобан, натягивая рясу.
— Но я пришел сюда учиться не этому.
— Вот как? И что же могло отвлечь тебя от девушек? — в голосе Анно зазвучали серьезные нотки.
Хобан поднял голову.
— Ты, брат. Еще когда ты первый раз пришел домой навестить нас. Ты, и тот покой и умиротворение, что ты принес с собой.
— Ага, — Анно с симпатией посмотрел на брата.
— А ты по-прежнему такой же неуемный, как и раньше?
Хобан опустил глаза, краснея.
— Хорошо, что ты пришел сюда, — негромко добавил Анно, — ибо с твоим мятущимся духом ты стал бы или пьянчугой, или разбойником.
— Кончай, Анно.
Теперь уже не могу. Здесь искренность твоих намерений важна, — Анно грустно усмехнулся. — Тебе хотелось думать, что мир изменился, потому что ты пришел в него, не так ли?