* * *
Монахи угрюмо сидели в трапезной. На каждом столе горела лампа, потому что уже стоял вечер. Архиепископ занимал место на возвышении, по бокам его сияли канделябры — но высокий стол был отодвинут в сторону, а вместо обычного стула стояло большое кресло. Архиепископ восседал на нем, словно принц на троне, в полном убранстве — в шитой золотом ризе, в митре, лишь недавно законченной вышивальщицами баронессы Реддеринг, его архиепископский посох покоился на сгибе руки — тоже новенький, изготовленный ювелирами баронессы. Однако собрал их не праздник, и лицо архиепископа было мрачным.
В зале присутствовали все монахи аббатства, все, как один — с постными лицами. Перед архиепископом, высоко подняв голову, стоял Хобан, и его руки были крепко связаны за спиной. В зале стояла полнейшая тишина, все взгляды были направлены на архиепископа и на его несчастную жертву.
Отец Ригори, выйдя вперед, громко объявил:
— Слушайте и внемлите! Наш брат, Альфонсо, исчез из наших рядов! Уже два дня и две ночи, как никто не видел его! Куда он мог исчезнуть?
Ответом послужило полное молчание. Теперь все взгляды обратились на Хобана.
— Наш архиепископ ждет, чтобы вынести решение! — снова заговорил отец Ригори. — Те, кто могут свидетельствовать, выступите вперед!
Никто не сдвинулся с места. Тогда поднял голову архиепископ.
— Я был последним, кто видел его, во вторник вечером, когда прозвонили к вечерне. Я ушел в церковь, а он задержался в саду. Кто видел его с тех пор?
Полное молчание.
Архиепископ посмотрел налево и кивнул сидевшему неподалеку монаху.
— Брат Молин?
Брат Молин поднялся, руки у него задрожали.
— Всю эту неделю я нес службу ночного привратника. Но никто не проходил через ворота от вечерни до заутрени.
Он сел на место, и тогда архиепископ кивнул направо:
— Брат Санто?
— Я был привратником утром, — поднялся брат Санто. — Он не проходил через ворота от заутрени до полудня.
— Брат Хиллар?
— Он не проходил через ворота от полудня до вечерни.
— Не мог он и перелезть через стену, — угрюмо добавил архиепископ, — мне с трудом в это верится. Брат Лессинг!
В середине зала поднялся брат Лессинг.
— В этом месяце ты работал садовником. Ответь, что ты увидел, явившись на свой пост в эту среду?
— Подковы, гнутые гвозди и прочее старое железо кто-то содрал со стены и выбросил в кучу навоза, — ответил брат Лессинг. — А когда я вышел в сад, то увидел на траве эльфов круг.
Возбужденный шепоток пролетел по залу, хотя большинство монахов и так уже прознали про это. Совсем другое дело — услышать свидетельство из уст очевидца.
— Отсюда ясно, что в саду побывали эльфы, — с каменным лицом подытожил архиепископ, проигнорировав официальную точку зрения Церкви на сверхъестественных существ. — Брат Ливи!
Высокий худой монах, поднявшись, заговорил срывающимся голосом.
— Я стоял караулом на стене у ворот, согласно недавнему приказу архиепископа. Когда я случайно глянул в сад, то увидел, как брат Альфонсо упал. Он долго не поднимался, тогда я позвал брата Паркера, но когда мы вошли в сад, он оказался пустым.
Челюсти архиепископа судорожно сжались.
— Брат Хэсти!
— Я видел, как этот послушник, Хобан, слишком долго промешкал на краю поля, у густых кустов, и я видел, как его губы шевелились, словно он с кем-то разговаривает. Когда я подошел, чтобы упрекнуть его, то увидел, что земля там промотыжена так усердно, словно ее вспахали плугом. Тогда я не подумал об этом ничего особенного, но сейчас…
Голос брата Хэсти стих, он молча развел руками.
— Никто не упрекает тебя, — архиепископ перевел взгляд на Хобана.
— Итак, брата Альфонсо похитили. И вот тот самый человек, который рассказал эльфам, как они могут совершить это. Скорее всего, это он снял защиту из Хладного Железа с поля и со стены вокруг сада.
— Я не убирал железа ни с поля, ни со стены, — возразил Хобан.
— Но ты разговаривал с эльфами?
Хобан замолк. Потом заговорил снова:
— Я пришел, чтобы стать монахом. По крайней мере, я не лгал вам.
— Но почему? — презрительно бросил аббат. — Зачем ты предал наш Орден?
— Из преданности моему суверену, лорду Туану, королю Греймари.
Когда эти слова наконец были сказаны вслух, к Хобану вернулось его прежнее спокойствие духа.
— Да, я пришел сюда по его просьбе, чтобы узнать, что за злой гений завладел тобой.
Зал потрясенно замер.
— И я увидел, что это брат Альфонсо искушает тебя отречься от Рима, — продолжал Хобан. — Это я и сообщил эльфам, как рассказал им об его прогулках в саду, окруженном Хладным Железом. Вот что я сделал, и ничего больше!
— Достаточно, чтобы погубить брата Альфонсо! — взревел архиепископ. — И ты еще смеешь говорить об искушении! Ты еще смеешь говорить о преданности еретикам и погрязшей в разврате Церкви — в свое оправдание!
— Ты спросил, — лицо Хобана было непроницаемым, скрывая пронизывавший его страх. — И я ответил правду.
— А я объявляю твой приговор! — рявкнул архиепископ, побагровев. — Ты виновен в том, что предал твоего архиепископа и твой Орден! И в соучастии в убийстве монаха!
Он обвел собравшихся взглядом.
— Кто-нибудь скажет хоть слово в его защиту?
«Кто посмеет?» — недвусмысленно добавили его глаза.
Медленно, содрогаясь, поднялся Анно. Архиепископ пронзил его яростным взглядом.
— Говори же, брат Анно!
— Я прошу… — выдавил Анно. — Я умоляю вас о милосердии к моему родному брату и… другу!
— Подумай хорошенько, прежде чем продолжить. Голос архиепископа был подобен леднику, наползающему на песчинку.
— Он мог поступить необдуманно, — собрался с духом Анно, — он мог совершить тяжкий грех. Но он всем сердцем верил, что делает правильно!
— Как! Как ты можешь знать о нем такое?
— Я знаю этого человека от рождения, — ответил Анно. — Я делил с ним хлеб и работу, я плакал вместе с ним и радовался вместе с ним. Я знаю его так хорошо, как только человек может знать другого человека — и ни разу я не видел в нем ни малой толики обмана или злонравия. Он простой, прямодушный, честный человек, ничего не знающий о церковной казуистике и не желающий знать. Он верил в то, во что был приучен верить с самого детства.
Глаза архиепископа горели, как угли, но он не перебивал.
— И еще одно, — добавил Анно, уже не так резко. — Мои здешние учителя говорили мне: человек, называющий себя слугой Господним, не должен отнимать жизнь у другого человека, разве только защищая свою собственную.