На одной стороне двора стоял приличных размеров ниссеновский барак, [54] который, судя по следам шин, ведущих к его двустворчатым дверям, регулярно использовался. Справа от меня, напоминая ряд железных сушилок для хмеля, те самые груды утиля, которые я заметила с улицы, уходили в заднюю часть двора. Из ближайшей ко мне кучи торчало нечто, наверняка бывшее хвостовой частью «спитфайра», как будто только что потерпевшего крушение и закопавшегося в землю. Красные, белые и синие знаки Королевских военно-воздушных сил были такими же свежими и яркими, как будто их нанесли вчера.
Забор скрадывал размеры этого места — должно быть, оно занимало пару акров. За горами мусора там и сям в траву печально осели десятки разбитых машин, и даже в задней части участка, где дом постепенно уступал место фруктовому саду, пятна цветного металла, сверкавшие среди деревьев, сигнализировали, что там тоже есть останки.
Пока я осторожно двигалась по гравиевой дорожке между кучами искалеченного металла, скрытые детали время от времени издавали ржавый хруст, как будто пытаясь согреться на солнце и вернуться к жизни — но без особого успеха.
— Есть здесь кто-нибудь? — окликнула я, отчаянно надеясь, что ответа не будет. И его не было.
В конце Г-образного изгиба гравиевой дорожки стояло кирпичное сооружение, очень напоминающее прачечную, с круглой трубой, выступающей футов на тридцать над плоской крышей.
Окна были так плотно покрыты слоем въевшейся грязи, что, даже потерев стекло кулаком, я ничего не смогла рассмотреть. Вместо ручки дверь была оборудована чем-то вроде самодельного засова, собранного из железных обломков.
Я положила большой палец на язычок этой штуки и нажала. Засов отскочил, дверь распахнулась, и я вошла в темноту.
Внутренности оказались неожиданно голыми. У одной стены стояла большая камера сгорания, открытая дверь которой демонстрировала дно, усыпанное остывшим пеплом и золой. Сбоку было прикреплено нечто вроде воздухозаборника, работающего от мотора.
Точно такая же, как четыреста или пятьсот лет назад, подумала я. Если не считать электрического вентилятора, мало что отличало это устройство от тигелей алхимиков, заполнявших страницы нескольких рукописей на веленевой бумаге из библиотеки дядюшки Тара.
По существу, эта печка не сильно отличалась от газовой топки, которую дядя Тар установил в лаборатории Букшоу, разве что была значительно больше.
На каменной плите перед печкой, рядом с длинным стальным ковшом, лежало несколько поломанных литейных форм: деревянные ящики, наполненные песком, в который вдавливались предметы, чтобы сделать отпечаток и затем залить в него расплавленное железо. Железная подставка для дров в камин, судя по виду, подумала я. Все для отливки железных прутьев.
Или каминных шпаг…
И я поняла, хотя не имела возможности проверить, что именно здесь, в литейной мастерской Эдварда Сэмпсона, расположенной в прачечной, были отлиты копии Лисы Салли и Шоппо — копии, которые, судя по всему, сейчас находились вместо оригиналов в гостиной Букшоу.
Но где оригиналы Харриет? Это те каминные шпаги, которые я видела в каретном сарае мисс Маунтджой, старинном складе, где Бруки Хейрвуд хранил свои сокровища? Или это те, что я видела в руках Сэмпсона, человека-бульдога, у черного входа в антикварную лавку Петтибоуна? Я содрогнулась при этой мысли.
Однако я многое сделала из того, что должна была. Оставалось только обыскать ниссеновский барак на предмет бумаг. Если мне повезет, может всплыть знакомое имя.
И в этот самый момент я услышала звук мотора во дворе.
Я быстро окинула взглядом комнату. Кроме как нырнуть в холодную печку, прятаться больше было негде. Единственная альтернатива — броситься в дверь и бежать со всех ног.
Я выбрала печку.
Мысли о Гензеле и Гретель пришли мне на ум, когда я прикрыла за собой тяжелую дверцу и скрючилась, пытаясь стать как можно меньше.
Еще одно испорченное платье, подумала я, и еще одна лекция отца под сопровождение печальных взглядов.
Тут я услышала шаги по каменному полу.
Я не осмеливалась дышать, звук дыхания отразится гротескным эхом в кирпичной печке, где я съежилась.
Шаги остановились, как будто человек снаружи прислушивался.
Снова двинулись… опять замерли.
Раздалось металлическое клацанье, когда что-то прикоснулось к дверце всего в нескольких дюймах от моего лица. И потом, медленно, так медленно, что я чуть не закричала от напряжения… дверца открылась.
Первое, что я увидела, — это сапоги, огромные, грязные, изношенные. Потом штанина рабочего комбинезона.
Я подняла глаза и посмотрела в лицо.
— Дитер!
Это был Дитер Шранц, рабочий с фермы «Голубятня», единственный оставшийся в Бишоп-Лейси военнопленный, выбравший жизнь в Англии после окончания военных действий.
— Это правда ты?
Выбравшись из печки, я начала отряхиваться. Даже когда я распрямилась и встала в полный рост, Дитер продолжал возвышаться надо мной, как башня, голубые глаза и светлые волосы придавали вид школьника-переростка.
— Что ты здесь делаешь? — поинтересовалась я, демонстрируя глупую улыбку.
— Позволено ли мне спросить о том же самом? — произнес Дитер, обводя помещение взмахом руки. — Если только это место не стало частью Букшоу, я должен заметить, что ты далеко от дома.
Я вежливо улыбнулась его шуточке. Дитер немного помешан на моей сестре Фели, но если не принимать это в расчет, он хороший малый.
— Я играла в игру «Заяц и гончие», — сказала я, быстренько сочиняя правила и торопливо их излагая. — Ист-Финчинг считается дважды из-за двойного названия, а Сэмпсон идет за три «С» — Сэмпсон, скупка и скрап, [55] понятно? Я получила бы дополнительное очко, если бы подвернулся кто-нибудь с библейским именем, но сегодня не суббота, так что это не считается.
Дитер серьезно кивнул.
— Очень сложные эти английские правила, — заметил он. — Я никогда не мог до конца их понять.
Он двинулся к выходу, обернувшись, чтобы убедиться, что я иду следом.
— Пошли, — сказал он. — Я еду в ваши края. Подвезу тебя.
Я не была готова уйти, но знала, что деваться некуда. Кто, в конце концов, может провести полный обыск, когда бывший военнопленный шести с лишним футов ростом следит за каждым твоим шагом?